Харбинский экспресс-2. Интервенция

Он придвинул к себе правую папку и принялся перечитывать давно виденное. Читал-читал, пока глаза не заслезились. И ведь увидел, разглядел то, что прежде в глаза не бросилось! А может, и не могло броситься – прежде ведь большого внимания к особнячку на Оранжерейной улице не имелось.

Вот, рапорт от тринадцатого числа сего месяца. Младший филер Филлипенков… мм, звезд не хватает, однако наблюдателен. Ага:

«…в половине шестого принял пост от старшего филера Рогова. Размещение: дровяной сарай позади объекта. Расстояние: двадцать саженей…»

Так, это неважно, дальше… дальше… вот!

«…четверть девятого вечера в окне замечено лицо, предположительно женского пола. Более за время дежурства упомянутое лицо не показывалось. В девять сорок две вечера с заднего крыльца ушла горничная. Также более не показывалась. В восемь пятьдесят пять утра объект передан филеру Сухову».

Донесения, собранные Грачом. Это он распорядился установить негласное наблюдение. Не поставив в известность начальство. Нехорошо, однако теперь-то не спросишь. Видно, имелись резоны. Пометок на рапортах-донесениях нет, стало быть, не заинтересовали, просто подшил в папку. А зря – есть кое-что интересное в записке Филлипенкова. Тут вся соль в маленьком дополнении:

«Примечание. По моим наблюдениям, лицо женского пола, выглянувшее из окна наблюдаемого объекта, было видено мною прежде в заведении Дарьи Ложкиной, именуемой также мадам Дорис».

Вот оно! Опять мадам Дорис.

Полковник подумал, что пора нанести туда новый визит. Да, пришлось разрешить ей работать – как она и предсказывала. Ничего, сейчас разрешил, а завтра вновь запретит! Она тут точно завязана. Надо теперь действовать иначе – без экивоков. Быстрота и натиск. Как говорили римляне: ex abrupto, что значит – внезапно, без подготовки.

Полковник вызвал к себе дежурного, велел подать лошадей. И еще распорядился, чтоб трое толковых людей ждали внизу.

Ну-с, вроде все. К делу!

* * *

На следующее утро Павел Романович проснулся чуть свет. Остальные еще спали. Мужчины – прямо на полу, мадемуазель Дроздова – на узкой металлической кровати Сырцова. Он, кстати, так и не появлялся.

Дохтуров полежал с закрытыми глаза. Понял: более не уснуть. Да оно и понятно – нынче Дорис должна связать с комиссаром. Удастся или нет? И как те станут проверять панацею?

Правда, Павел Романович мадам накануне проинструктировал – касательно способа подобной проверки. Но это получается – через десятые руки. Ненадежно.

Вопросы, вопросы…

Если согласятся, то, вероятно, придется ехать в Петроград. Хотя нет, оттуда уже не выпустят! Заставят рассказать все, а потом уничтожат. Значит, только в Екатеринбург, к государю. Инкогнито. Да, позиция должна быть такой: комиссары получат панацею только после освобождения царя.

От принятого решения стало немного легче. Павел Романович закрыл глаза – вдруг все же получится поспать еще, – но тут услышал шаги и знакомый шепот ротмистра:

– Что это вы все вздыхаете?

Вид у Агранцева был помятый. Павел Романович подумал, что впервые видит его небритым.

– Я вот тоже не сплю, – сказал ротмистр, устраиваясь рядом на табурете. – Считай, всю ночь глаз не сомкнул. Никак не могу сообразить – для чего это япошкам было столько народу губить? Хотели у вас секрет отобрать? Так и отобрали б, дело нехитрое. Да и не было в тот момент у вас панацеи.