Совсем близко зашуршало стягиваемое, верно, через голову платье.
– Какой красивый у тибя тело! – восторженно заурчал князь совсем близко. – Иды к минэ.
Вероятно, он все же уговорил мамзель, так как послышались их удаляющиеся шаги. А уже через минуту она начала испускать страстные стоны. Савелий надел пиджак и развернул наконец платок. Крест был небольшой, высотой не более мизинца. То, что он был золотой, можно было увидеть только на его срезе у основания – так плотно он был осыпан бриллиантами. Полюбовавшись еще несколько мгновений, Родионов положил крест во внутренний карман и осторожно вышел из ванной. Крадучись, он прошел в прихожую и заглянул в залу. Картина, что представилась ему, изображала одну из самых греховных les plaisurs de la chair [1]. Горидзе сидел со спущенными штанами, раздвинув ноги и запрокинув голову на спинку кресла. Оскалившись и закрыв глаза, он шумно дышал. Перед ним, спиной к Савелию, стояла на коленях его спутница, уткнувшись лицом в низ его живота, и вполне натурально постанывала в такт своим движениям головой. Время от времени князь открывал глаза и смотрел на совершаемое действо, помогая движениям головы мамзельки, надавливая на ее затылок своей волосатой ладонью, а затем вновь запрокидывал голову и закрывал глаза. Блаженство его, похоже, не знало границ…
Родионов незаметно скользнул мимо дверного проема залы, бросил прощальный взгляд на эту впечатляющую картину и, неслышно открыв замок, вышел из греховной каюты.
Через четыре часа, сойдя с парохода в Сызрани, для того чтобы якобы купить свежих газет, Савелий взял извозчика, примчался на вокзал и сел на поезд до Москвы. Предусмотрительно сойдя на одной из близких подмосковных станций, дабы не светиться на вокзалах Первопрестольной, всегда плотно нашпигованных филерами, Савелий взял извозчика и въехал в Москву старым Каширским трактом. Потом он отправился в Замоскворечье и у себя на квартире в Большой Дмитровке появился часа через два в самом веселом расположении духа и без бриллиантового креста во внутреннем кармане. Бросившаяся обнимать его Лизавета с расспросами не приставала; было и так видно, что поездка мужа оказалась удачной.
Глава 32
НАХОДКА
Через три дня, попетляв по Петровке, Дмитровке, Тверской и Никитской и оторвавшись от слежки, Савелий прикатил на лихаче «ваньке», роль коего исполнял по старой памяти Мамай, к небольшой часовой мастерской возле приюта мадам Перепелкиной на Нижней Кисловке.
Сойдя с пролетки со своим неизменным саквояжем в руках и приказав извозчику ждать, Савелий толкнул дверь и вошел в мастерскую, что сопроводилось двойным звяканьем дверного колокольчика. Человек за перегородкой, который, будь он в святительских одеждах, здорово бы смахивал на апостола Павла, каким его изображали живописцы, пишущие на библейские сюжеты, поднял голову и уронил из глаза увеличительное стекло в подставленную ладонь.
– Добрый день, Арнольд Оскарович, – почтительно поздоровался Савелий.
– Добрый, – согласился часовщик и раскрыл перед ним в перегородке дверцу.
Они прошли в крохотную комнатку, где стоял обычный с виду несгораемый шкаф немецкой фирмы «Крауф и сыновья». Но вот замок… Савелию еще не приходилось с таким сталкиваться, и он с интересом стал рассматривать его. Собственно, замка в обычном понимании не было вовсе, а там, где под болтающимся стальным кружочком должна была находиться замочная скважина, стояла тонкая на вид пластина, закрывающая в дверце сейфа какое-то отверстие размером чуть больше медного пятака.
– Ну, что скажете? – с любопытством спросил Арнольд Оскарович.
– Занятно, – ответил Родионов и осторожно потрогал пальцем пластину. – Похоже на какую-то мембрану.
– А это и есть мембрана, – довольно улыбнулся часовщик.
– Вы говорите в нее пароль? – догадался Савелий.
Арнольд Оскарович перестал улыбаться и с опаской посмотрел на Родионова.
– Теперь я не сомневаюсь, что легенды, которые о вас рассказывают, не выдумки, но совершенная реальность. Вы действительно маг и волшебник.
– Ну, уж так и волшебник, – усмехнулся Савелий. – В моей жизни были уже две дверцы, которые мне так и не удалось открыть, к вящему моему сожалению.
– Из сотни? Полутора сотен? – опять улыбнулся часовщик.