– Н-нет, – замотал головой Савелий.
– Вы будете говорить? – вонзил в него взор Гендлер.
– Буду, – глухо ответил Родионов.
Когда Мамай пришел в себя, оказалось, что он лежит на полу прямо посреди «девичьей», а из его груди торчит его собственный нож. Зная, что нож нельзя покуда трогать, а иначе можно просто истечь кровью за несколько минут, Мамай медленно поднялся, испытывая нестерпимую боль, подошел к двери и прислушался. Голоса доносились из спальни. Поискав глазами, он наткнулся взором на железную кочергу и взял ее. Затем, стараясь ступать неслышно и держа тело прямо, дабы поменьше тревожить рану, он вышел в коридор и прошел к двери спальни. Она была приоткрыта. Вглядевшись в щель проема, он увидел кресло с лежащей возле него шляпой, маковку чьей-то головы поверх спинки кресла, кровать. Савелия Николаевича видно не было – там, где он должен был быть, Мамай увидел чью-то спину. Верно, это был тот самый громила в маске, что так ловко выбил у него нож и всадил его потом ему в грудь. «Полдюйма влево, и Мамая бы уже не было», – подумал он о себе в третьем лице.
А вот Лизавету Петровну было видно хорошо. Мамай шире приоткрыл дверь, и их взгляды встретились. Ему даже показалось, что она чуть не вскрикнула, увидев его в дверном проеме. С трудом приподняв руку, он приложил палец к губам, и она в знак того, что поняла его жест, два раза прикрыла глаза.
– Вы будете говорить? – услышал Мамай голос Гендлера, исходящий со стороны кресла.
– Буду, – послышалось из-за спины громилы. Это уж точно сказал хозяин.
Мамай, рывком распахнув дверь, бросился к креслу. Преодолев несколько шагов ценой неимоверных усилий, он уже занес кочергу для удара, и тут, вместе с грохотом револьверного выстрела, острая боль пронзила его плечо. Тотчас же по его боку и груди потекло что-то теплое, почти горячее. Чувствуя, что он вот-вот потеряет сознание, Мамай что было силы ударил кочергой по плеши сидящего в кресле Гендлера и рухнул на его шляпу. Пистолетного хлопка он уже не слышал.
Все произошло в одно мгновение. «Буду», – сказал Савелий, и тут в спальню ворвался с кочергой Мамай. Митрофан обернулся и выстрелил. Воспользовавшись этим, Савелий сбросил его с себя. Лизавета в это время сунула руку под подушку и выдернула из-под нее пистолет. Когда Митрофан, поднявшись с пола, снова попытался было направить револьвер на Савелия, Лизавета, недолго думая, выстрелила в него и попала ему точнехонько меж глаз. Недоуменно взглянув на нее, он качнулся и упал к ногам Гендлера.
Первым очухался Савелий. Он удивленно посмотрел на Лизавету, продолжавшую держать оружие в вытянутой руке, и удивленно спросил:
– Откуда у тебя пистолет?
– Ты сам мне его дал, – деревянно ответила она, не поворачивая головы. – И велел всегда держать при себе.
– Ах да, вспомнил, – сказал Савелий и коснулся руки Лизаветы. – Все кончилось, умница моя.
Он поднялся, подошел к креслу. Гендлер сидел, уронив голову на грудь, и немигающе смотрел в пол. Глаза его уже подернулись мертвенной пленкой. Кочерга валялась тут же, возле тела Митрофана. Митрофан лежал на спине с аккуратной дыркой во лбу.
– Оба готовы, – сказал Савелий, не оборачиваясь.
Мамай еще дышал. Хрипло, с остановками. Его рубаха была пропитана кровью так, что впору было выжимать.
– Лизавета, – позвал Савелий, присев на корточки возле Мамая, – у вас в Смольном, кажется, были уроки медицины?
– Были, – ответила Лизавета. – Начальная санитарная подготовка.
– Помоги Мамаю, – поднялся с корточек Савелий. – Попробуй остановить кровь, а то он умрет от ее потери. А я схожу за врачом и в полицейский участок.
– Иди, только недолго, – отозвалась Лизавета. – А я пока перебинтую его.