– Нет, вовсе нет, – с улыбкой заверил ее Михаил Васильевич. – К какой-нибудь даме крестьянского или мещанского звания, возможно, прислали бы и поручика или даже кого из нижних чинов. Но из уважения к вам, – Прогнаевский учтиво привстал с кресла и наклонил голову, – и вашему покойному мужу, царствие ему небесное, сделавшему так много благих дел для нашего города, господин губернатор просил проинспектировать ваш дом на предмет противупожарной безопасности именно меня.
– Что ж, – немного потеплел взгляд Шамихи, – с чего вы хотите начать?
– С печи, – ответил Михаил Васильевич. – Вы знакомы с предписанием господина губернатора не топить в этом месяце бани и домовые печи?
– Читала в газетах, – буркнула Аграфена Хрисанфовна.
– А вы намерены следовать сему предписанию? – строго спросил Прогнаевский.
– А куда деваться? – вопросом на вопрос ответила купчиха и поднялась с канапе. – Пойдемте, что ли?
Богато жила Шамиха. Паркеты орехового и сандалового дерева, хрустальная люстра на двести свечей в большой зале, мебеля из черного и красного дерева, штофные обои, персидские ковры ручной работы, каковых не было и в губернаторском дворце. Прогнаевский с ротмистром ходили с деловым видом, проверяли дымоходы, заглянули даже в печь, которая действительно давно не топилась, а Ефим Зудов плелся в самом конце процессии, и его настроение портилось и делалось сквернее с каждым шагом. Ему, похоже, страсть как хотелось жить вот так же: ходить щеголем по начищенным паркетам, кушать на серебре, пить из хрусталя и не дуть в ус. Он, конечно, понимал, что подобного ему никогда не иметь, посему и чувствовал себя обделенным и ущербным.
Поднялись на второй этаж.
– А это у вас что за дверь? – спросил Прогнаевский, указав на тайную дверь в прихожей, о которой говорил Зудов. – Куда она ведет?
– Ну, эта дверь… просто так дверь, – замялась Шамиха.
– Что значит просто так? – удивленно спросил Михаил Васильевич. – Откройте, пожалуйста.
Аграфена Хрисанфовна шумно выдохнула, достала откуда-то из недр бархатного платья связку ключей и нехотя открыла дверь. Прогнаевский с ротмистром вошли в большую комнату и огляделись. Как и говорил Ефим Зудов, это была старообрядческая молельня. Горели под древними образами лампады, в дальнем конце комнаты стоял стол-кафедра под зеленою, с образами же, парчою, на коей покоилось старинное Евангелие и большое железное распятие. Позади кафедры за неплотно прикрытыми занавесями была вмурована в стену древнего византийского письма икона с Божией Матерью, держащей на руках юного Спасителя, благословляющего всяк на него смотрящего двоеперстием. Лик иконного письма был темен, однако икона сия была явно не та. Ставший большим специалистом по иконному письму, Михаил Васильевич тотчас определил, что икона из молельни есть «Паммакариста», что зовется Всеблаженной, а похищенная икона была «Одигитрией», что есть вещи абсолютно разные…
Через малое время губернатор вновь собрал консилиум в том же составе, на коем подполковник Прогнаевский доложил, что имел к Шамихе визит и что никакой явленной иконы Казанской Божией Матери у нее не имеется. Маргарита довольно улыбалась, Варсонофий и Варвара недоверчиво поглядывали на губернатора. А подполковника Прогнаевского вновь посетила мысль, что ответ на интересующий всех вопрос может дать только один человек – Варфоломей Стоян.
Глава 16
УСИЛИТЬ ОХРАНУ БАНКА!
Всю следующую неделю Савелий, казалось, беспечно бродил по городу, обедал в ресторанах и делал покупки, абсолютно не замечая за собой слежки. Так, по крайней мере, сообщали начальнику Казанского губернского сыскного отделения господину Савинскому филеры-топтуны. Вечерами чета Родионовых выходила в свет: они часто ужинали в «Славянском базаре» на Большой Проломной или в «Ресторации Черницкого» в саду «Русская Швейцария», не единожды были замечены в летнем Панаевском театре, где, согласно донесениям агентов, кричали «браво» русско-французской шансонетной певице Эллине Марго и с удовольствием слушали оркестр под управлением капельмейстера Рокко Джиордано.
Полицмейстер Васильев после очередного доклада Савинского хмурился, промокал платочком плешь под форменной фуражкой и терялся в догадках. Зачем известный медвежатник приехал в его город? Не ради же того, чтобы шпацировать по улицам, проедать деньги в ресторанах и слушать певичек в Панаевском театре?! А может, он приехал в Казань отдохнуть от своих трудов, ведь как ни крути, а «работа» у него рисковая и нервическая и, хошь не хошь, требующая перерывов? А они тут переполошились все, лучших агентов к нему приставили, будто им делать больше нечего. Громил, слава богу, в Казани хватает…
Топтуны, видя, что ничего не происходит, расслаблялись, теряли бдительность и нюх, и случалось, что во время своих дневных променадов фигурант несколько раз исчезал из поля зрения филеров, но всегда обнаруживался позже в Черноозерском саду, беспечно сидящим на скамеечке. Посему о таком маленьком своем конфузе филеры в своих рапортах умалчивали и, конечно, не знали о том, что, оторвавшись от них, фигурант шел к Государственному банку и тщательнейшим образом изучал все подходы к нему. Он осмотрел все ближайшие к банку проходные дворы на случай всяких непредвиденных обстоятельств, узнал распорядок дня в банке и лица служащих, живших в здании банка на казенных квартирах. Вечерами, когда у них с Лизаветой не намечалось никаких выходов, Савелий был задумчив, ходил из угла в угол, потирая мелкой шкуркой подушечки пальцев, и на вопросы Лизы отвечал неохотно и односложно.
– Может, тебе оставить всю эту затею? – осторожно спросила как-то Лиза в один из таких вечеров.
– Нет, – коротко ответил Савелий, продолжая дефилировать по комнате.