Цену жизни спроси у смерти

Минин покривился, как от зубной боли, и спросил:

– Так что же, ее без присмотра оставить?

– Сегодня без присмотра и собственное дерьмо оставлять нельзя, – буркнул Зубан. – Ты лучше приставь к Любане таких людей, чтобы в глаза не бросались и дело свое знали. Есть у тебя такие?

– Есть, – подтвердил Минин. – Две девки, боевые до невозможности. Каждая здорового мужика голыми руками завалит. Проверено.

– Вот пусть и гуляют с Любаней по городу под видом подружек. Машину девкам не давай, им пешком ходить полезно. Хавают пусть в людных местах, отсыпаются – на пляже, по очереди. «Колес» бодрящих подбросишь – с недельку выдюжат. А к тому времени либо Сурин объявится, либо кое-кто исчезнет. – Зубан скорбно вздохнул. – Надеюсь, не надо уточнять, кто именно?

– Не надо, – сказал Минин. Это было его самое строптивое заявление за весь разговор.

Зубан помолчал немного, а потом согласился:

– Не надо так не надо. Тогда у меня все. Удачи!

С трудом подавив желание расколотить об стену проклятую трубку, зашедшуюся короткими ехидными сигналами отбоя, Минин забегал по комнате. В распахнутом халате, который он накинул перед тем, как покайфовать в ожидании новостей от Паленого, он напоминал огромную птицу, мечущуюся в поисках выхода.

Наконец удалось взять себя в руки. Прежде чем кликнуть кого-нибудь из приемной, он отыскал в верхнем ящике стола упаковку бритвенных лезвий «Уилсон», сунул одно за щеку и только потом окликнул через дверь:

– Э! Кто там живой?

Таковым оказался тот самый рослый недоумок с плоским затылком, который утром доставил Минина на базу.

– Звали, шеф? – спросил он, просунувшись наполовину в кабинет.

– Зайди весь, целиком, – скомандовал Минин. Лезвие у него во рту переместилось от одной щеки к другой, прежде чем прозвучал вопрос: – Где Паленый? Куда подевался?

Охранник виновато наморщил лоб:

– Так это, шеф… Нету его.

– И не звонил, что ли?

– Трубки-то у вас, шеф, – напомнил охранник.

Вспомнив, что он собственноручно отключил телефоны, Минин от досады прикусил губу, погрыз ее с остервенением, как чужую, и продолжил допрос:

– А Лизка с Викой?