– Тебя не будут бить, – спокойно сказал он, – муки твои будут тихими, медленными и долгими. До тех пор, пока ты сам не начнешь молить выслушать тебя. Ты будешь целовать землю перед моими башмаками, собака, и просить пощады! Держите ему руку!
Один из пиратов обхватил Торина поперек туловища, второй захватил его левую руку на излом, зажав ее под мышкой. Сомалиец подошел, как клещами схватил Торина за запястье своей рукой. Чиркнула зажигалка, и ее огонек стал приближаться к руке Торина. Сомалиец не сводил взгляда с его лица. Огонь зажигалки лизнул руку предплечья, кожа на руке сразу же сморщилась и покраснела. Торин был готов к этому. Для вида он стиснул зубы, зажмурился и судорожно сжал кулак руки. Пираты стали его держать еще крепче. Андрей Петрович почувствовал, что под огнем зажигалки на его руке начинает накапливаться жар широким пятном. Усилием воли он это пятно локализовал, не давая ему расползаться по всей руке, проникать внутрь и достигать мозга острой нестерпимой болью. Это пятно существовало как бы отдельно от руки, было где-то рядом и пульсировало огненным шаром. Он представил, как этот шар сжимается, уменьшается в размерах. Но от этого температура его возрастала. Это было неизбежно, и это нужно было перетерпеть. Вот он стал совсем маленьким, как спичечная головка. Торин почти не чувствовал боли, точнее, боль существовала отдельно от него. Он продолжал сжимать огненную точку на руке. Вот она уже превратилась в раскаленную иглу. Торин последним усилием воли выдернул эту иглу, и его сразу же окатило прохладой. Окатило с ног до головы. Потом она превратилась в липкий удушливый пот, и Торин потерял сознание.
Сомалиец был потрясен. Когда он подносил огонь зажигалки к руке человека, то ожидал криков ужаса. Он был уверен, что человек будет вырываться. Он видел, как судорожно сжалась рука, как были стиснуты зубы. Но человек не отдернул руку. Огонек зажигалки лизал его кожу, от чего она сначала покраснела, потом начала чернеть. В сарае запахло паленым, но человек стоял как окаменевший и не издавал ни звука. Пот градом катился, пропитывая футболку спецназовца. Наконец его ноги подогнулись, и человек повис без сознания на руках державших его пиратов.
Главарь пиратов стоял с выпученными глазами и переводил взгляд с пленного на своего шефа и обратно. Сомалиец бросил зажигалку на ящик и велел унести пленного опять в трюм на барже.
Родзевич смотрел телевизор в своем кабинете и кусал губы. Информация, которую передавали в последних новостях, казалась ему дорожным катком. Каток все приближался и приближался к нему с неумолимой многотонной тяжестью. Эта тяжесть готова была навалиться на него и подмять, хрустя костями и разбрызгивая кровь.
Катер шел вдоль берега на малых оборотах. Солнце садилось, оставляя за собой на воде желтую дорожку от самого горизонта. Горбачев, Доронин и Привалов собрались возле монитора, сравнивая изображение карты с очертаниями берега, который тянулся слева по борту. Судя по всему, до того места, где светился сигнал маяка Торина, было не больше километра.
– Все, – заключил Доронин, – больше рисковать не стоит. Можем столкнуться с пиратами.
– Вон смотрите, – показал Горбачев в сторону берега, где среди зарослей намечалась небольшая бухточка, – как раз поместимся.
– Давай, – согласился Доронин.
Горбачев повернул штурвал и направил катер в сторону намеченного для стоянки места. Спецназовцы вглядывались в заросли, но ничего подозрительного, кажется, не было. Катер на малом ходу раздвинул корпусом нависающие пальмовые листья и вломился носом в береговые заросли. Широкие листья опустились и, как шторы, укрыли корпус судна от посторонних глаз.
– Приехали, – сказал Доронин, – Володя, буди остальных. Будем готовиться к выходу.
Внизу в каюте послышались шевеление и невнятное бурчание. Тихо взвизгнула Веденеева, тут же раздался шлепок и следом довольный смех Привалова.
– Получил! – прыснул в кулак Горбачев, намекая на возню в каюте.
– Детский сад, подготовительная группа, – обреченно сказал Доронин.
Наконец спецназовцы полезли из каюты наверх. Веденеева протирала лицо влажной антисептической салфеткой. За ней появился Корнеев, который так сладко и добродушно потягивался, как будто проспал часов восемь на мягких перинах. Последним вылез с виноватым видом Привалов, получивший затрещину за свою очередную шалость с Веденеевой.