Он окончательно выдохся. Еще один день прошел, осталось воскресенье… И он провалился в сон.
ГЛАВА IV
1.
Слабый, еле слышный звук заставил Журавлева проснуться и открыть глаза. Темнота. Он лежал на спине, раскинув руки. Рядом, прижавшись к его груди, доверчиво, как младенец, спала Лика. Дурманящий запах и затхлая вонь помоев, исходившая от одежды, заставили его встрепенуться и вспомнить вчерашний день.
Журавлев нащупал фонарь и включил свет. Теплый, ровно дышащий комок, согревавший ему ребра, пребывал в полном покое. Сколько же воли и мужества в этом слабом хрупком создании!
Вадим улыбнулся. Да, сбросить бы эдак годков пятнадцать — и можно сватов засылать. Родственные души.
Неясный звук повторился. Теперь он отчетливо его слышал. Кто-то был возле дома. Рано они расслабились.
Лика тоже проснулась и приподняла голову.
— Тише, малыш. К нам гости.
Они уже понимала друг друга без долгих объяснений. Журавлев положил автомат у люка, где находилась стремянка, и кивнул девушке. Она подползла и заняла огневой рубеж. Журавлев спустился по лестнице вниз. За дверью послышался скрип половиц. Не так много времени осталось. Сарай простреливался со всех сторон, дощечки тонкие, а потом вспышка — и конец.
Вадим нагнулся, подцепил половую доску, и она легко выдернулась. Все прогнило насквозь. За дверную ручку дернули. Щеколда выдержала. Вадим успел выдернуть еще две доски и спрыгнул вниз. До земли полметра. Его это устраивало. В дверь начали стучать. Мужской голос что-то кричал.
Журавлев подполз к крыльцу. Он мог стрелять прямо сквозь доски, но хотел отвлечь противника на себя, чтобы не стреляли по сараю. Он выкатился клубком на поляну, вскочил на ноги и, выставив пистолет вперед, крикнул:
— Я здесь, сволочи!
Теперь можно всем посмеяться. На крыльце стоял древний старик в кавказской папахе и стучал посохом по двери.
— Эй, открывайте, бездельники, не то хуже будет! Пришлось убрать пистолет, чтобы не выглядеть посмешищем. Хорошо, что старик его не слышал.
Журавлев подошел к крыльцу.
— Чего надрываешься, папаша? Старик оглянулся.
— Вот, понимаешь, опять мой сеновал облюбовали. А мне скотину кормить пора.
Он кивнул на опушку. Там стояла телега, запряженная ослом, или, по-местному, арба с ишаком.
— Понятно. Значит, здесь не один осел. Вадим поднялся на крыльцо и крикнул: