На раскаленной паутине

22
18
20
22
24
26
28
30

Он окончательно выдохся. Еще один день прошел, осталось воскресенье… И он провалился в сон.

ГЛАВА IV

1.

Слабый, еле слышный звук заставил Журавлева проснуться и открыть глаза. Темнота. Он лежал на спине, раскинув руки. Рядом, прижавшись к его груди, доверчиво, как младенец, спала Лика. Дурманящий запах и затхлая вонь помоев, исходившая от одежды, заставили его встрепенуться и вспомнить вчерашний день.

Журавлев нащупал фонарь и включил свет. Теплый, ровно дышащий комок, согревавший ему ребра, пребывал в полном покое. Сколько же воли и мужества в этом слабом хрупком создании!

Вадим улыбнулся. Да, сбросить бы эдак годков пятнадцать — и можно сватов засылать. Родственные души.

Неясный звук повторился. Теперь он отчетливо его слышал. Кто-то был возле дома. Рано они расслабились.

Лика тоже проснулась и приподняла голову.

— Тише, малыш. К нам гости.

Они уже понимала друг друга без долгих объяснений. Журавлев положил автомат у люка, где находилась стремянка, и кивнул девушке. Она подползла и заняла огневой рубеж. Журавлев спустился по лестнице вниз. За дверью послышался скрип половиц. Не так много времени осталось. Сарай простреливался со всех сторон, дощечки тонкие, а потом вспышка — и конец.

Вадим нагнулся, подцепил половую доску, и она легко выдернулась. Все прогнило насквозь. За дверную ручку дернули. Щеколда выдержала. Вадим успел выдернуть еще две доски и спрыгнул вниз. До земли полметра. Его это устраивало. В дверь начали стучать. Мужской голос что-то кричал.

Журавлев подполз к крыльцу. Он мог стрелять прямо сквозь доски, но хотел отвлечь противника на себя, чтобы не стреляли по сараю. Он выкатился клубком на поляну, вскочил на ноги и, выставив пистолет вперед, крикнул:

— Я здесь, сволочи!

Теперь можно всем посмеяться. На крыльце стоял древний старик в кавказской папахе и стучал посохом по двери.

— Эй, открывайте, бездельники, не то хуже будет! Пришлось убрать пистолет, чтобы не выглядеть посмешищем. Хорошо, что старик его не слышал.

Журавлев подошел к крыльцу.

— Чего надрываешься, папаша? Старик оглянулся.

— Вот, понимаешь, опять мой сеновал облюбовали. А мне скотину кормить пора.

Он кивнул на опушку. Там стояла телега, запряженная ослом, или, по-местному, арба с ишаком.

— Понятно. Значит, здесь не один осел. Вадим поднялся на крыльцо и крикнул: