Тот, кто стоит за спиной

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ладно, иди отдыхай, — сказал Хромов. — Есть мы тебя позовем. Да, и вот еще что… — Валерий Николаевич мягко положил свою тяжелую руку мальчику на плечо. — Мы обо всем, что было с тобой и твоим папой, знаем. Только ты, пожалуйста, не спрашивай нас ни о чем, ладно?

— Ладно… А откуда вы все знаете?

— Ну вот, мы же договорились. И еще, последнее: папу ты тоже ни о чем не спрашивай, так для него будет лучше… и для тебя. Понял? — здоровяк смотрел смеющимися глазами на Андрея.

— Понял, — тяжело вздохнул Андрей. — Так, конечно, будет лучше…

* * *

Солнце уже ослепительно лезло во все щели.

Тревожно прислушиваясь к себе, Половцев смотрел в потолок, по которому ползли солнечные зайчики. Какой ужасный сон приснился ему! Но, может быть, это был не сон?

ЭТО был не сон?!

От такой мысли на лбу у литератора выступила испарина. «Сегодня должен приехать Андрей! А что же я тогда лежу? — лихорадочно вспоминал он. — Или парень уже приезжал… вчера? И его… и его… Почему я здесь, на даче? А, может быть… Стоп!»

Усилием воли Половцев, как омерзительного гада, раздавил в себе эту мысль. Раздавил и прислушался.

В кухне кто-то двигал посудой. Бац! Кажется, ложка упала! Нет, вилка! А вот это эмалированная кружка! «Да кто ж там орудует?» — подумал литератор и провел языком по сухим и горячим от волнения губам. Лицо у Половцева пылало, а сердце ухало в груди, как фабричный молот, грозя проломить ноющие ребра.

— Андрей! — дрожащим голосом робко позвал Половцев и весь сжался, закрыв от волнения глаза.

Из кухни послышались легкие шаги. «Это его шаги!» — от головы до пяток Половцева пронзила острая, как игла, радость.

— Ну и здоров же ты спать! — Андрей стоял в дверях и с улыбкой смотрел на отца. В руках у него была сковорода с жареным картофелем, который пах, ей-богу, пах настоящим жареным картофелем. — Вставай, хватит барсучить. Сосед уже на середине озера. Наших лещей вылавливает, — устало улыбаясь, мальчик произнес все те фразы, что обычно шутливо употреблял сам Половцев. В первый раз он так по-взрослому говорил с отцом.

И Половцева прорвало.

— Слушай, Андрюха, а мне тут такая ерунда приснилась, ну просто я не могу! — быстро затараторил литератор, пытаясь удержать свой вдруг переставший подчиняться ему голос, который то и дело срывался на фальцет. Половцев в диком темпе пытался сказать сыну все, что хотел сказать. При этом он глотал буквы, слоги и даже целые слова. Речь его была несуразна, чудовищна, даже безумна. И при этом он, как безнадежно больной человек, как последний идиот из психушки, улыбался, улыбался, улыбался, растягивая губы до самых мочек ушей, наконец осознав, что такое дикий телячий восторг.

— Давай, иди есть! — смеясь, воскликнул Андрей.

— Нет, ты послушай! Это же кино, настоящее кино! И ты там был! — Половцев вскочил с дивана и, подбежав к сыну, первым делом потрогал его: настоящий ли? Ощутив крепость костяка и на всякий случай хлопнув его по плечу (а вдруг лопнет, как мыльный пузырь, или рассеется, как дым?), он закрутился по комнате. — Ну я напишу об этом, ну я им всем покажу! Слушай, Андрюха, сейчас я тебе такое расскажу!

Пробегая мимо платяного шкафа, литератор бросил беглый взгляд на зеркало и замер.

Из зеркала на него смотрел человек с опухшим и разбитым лицом. К тому же этот человек был абсолютно седой. Редкие кудри его были белы, как снег. Только сейчас Половцев заметил, что кисть правой руки у него перевязана. Вмиг онемевший литератор по-детски беспомощно смотрел на свой искаженный образ.

— Андрей, — едва слышно прошептал литератор, — кто это?