Иллюзия отражения

– Констатирую факт. Помнишь анекдот? «Доктор, а я умру?» – «А как же!»

– Забавно. Знаешь, почему большинство даже очень несчастливых людей хотят прожить долго? Даже если жизнь им в тягость? Да чтобы увидеть, как уходят их более удачливые ровесники. Пережить сверстников и тем – оправдать свою незадавшуюся жизнь! А пережить чужих детей – это еще слаще!

– Поэтому ты и убивал молодых?

– Помнишь стишок? «Жил на свете человек – скрюченные ножки, и бродил он целый век по скрюченной дорожке...» Это про меня.

– Люди Запада добры к убогим.

– Я был ребенком. И вокруг меня были дети. А дети всегда жестоки. Они утверждаются в этом мире совсем как художники или поэты: отрицанием всех остальных. Их отторжением и уничижением.

– У тебя было скверное детство, Фрэнк. Но это не повод убивать.

– Конечно не повод. Причина.

– И все-таки – почему?

– О чем ты хочешь спросить? И о чем я могу тебе рассказать, Дронов? Чего бы ты сам не знал? О том, что мне безумно страшно жить? Что всем, кто приходит лицезреть себя в комнату смеха или лабиринт – жить тоже страшно? О том, как все боятся своего мнимого уродства и как вздыхают с облегчением перед выходом из комнаты кривых зеркал, увидев себя в прямом стекле? А – я? Я остаюсь здесь, наедине со всем, чем обделил меня Господь, – с моим одиночеством, с моей тоской, с моим уродством, с моей отверженностью и отчаянием...

Люди не прощают невнимания к себе – даже люди успешные и вполне добропорядочные! Почему же я должен прощать кому-то их пренебрежение? Их уродство менее заметно, чем мое, но оно – в них: в их чванстве, высокомерии, снисходительности! Да я умнее их на целые миры, потому что уделом моим всегда было уединение! И в этом уединении я создал множество миров, где я не просто герой, но – бог! Но...

Ты и представить себе не можешь, как я ненавижу зеркала! Они – отражают мое уродливое лицо, тогда как сам себя я вижу блистательным и вдохновенным! Они – словно напоминание о том, что все иллюзии мои – бред, но что поделать, если я могу жить только в них?!

Меня всегда привлекали люди – может быть, оттого, что сторонились меня, избегали, словно мое уродство – заразно, что оно может передаться им! Нет, были и те, кто вполне со мною ладил; говорят, к красоте привыкают так же, как и к уродству, – как бы не так! Да, тот человек, что рядом со мною, может, и привыкнет, и перестанет замечать, но как только я оказываюсь в среде незнакомых – я чувствую тот липкий запах страха, что исходит от них, – страха, что они могли быть такими же!

А здесь – я могу и царствовать и править, невидимый и совершенный, потому что люди видят лишь себя! Любимых, желанных, единственных!

С самого детства люди относились ко мне, как к куску неодушевленной материи... А еще и Нью-Йорк. Город больших амбиций и больших возможностей, но только для тех, кто родился у других родителей! Моей матери и той я был противен! Ведь после ожога и жуткой травмы, сделавшей мою усмешку над окружающими вечной, она могла бы отвести меня к хорошему хирургу, но всегда находила причины не делать этого – не было денег. А на самом деле? Ее отношение ко мне было ее неосознанной местью моему отцу – которого я даже не знал никогда!

Ты сказал о каруселях. Однажды мне удалось стянуть у матери несколько долларов, и я пришел в городок аттракционов – сам, один. Карусель манила меня, но кататься я не стал; ты прав: все детишки были с родителями, им было к кому вернуться... Мне – нет. И еще – я заметил, как родители крепче прижимают к себе деток, словно хотят оградить их от меня... Я забрался тогда в вересковую чащу и – плакал. Долго-долго. И мне хотелось, чтобы никто и никогда меня больше не видел.

Я был упорен. Научился драться, чтобы давать сдачи. Но мирок грязных питейных заведений был прибежищем бездари и нищеты; а я уже тогда чувствовал свое интеллектуальное превосходство! Но что с этим делать – без денег и с такой внешностью?

После школы я стал работать в маленькой мастерской: делали мелкую фурнитуру – пуговицы, заклепки – для коллекций pret-a-porte. Побывал я и на показах; и там, словно в щелочку, разглядывал иной мир – мир праздных, уверенных в себе, красивых, недоступных... И душа моя тосковала – не столько оттого, что никогда мне в этот мир не попасть! – оттого, что я боялся даже показаться там при свете дня!

Но я был горд. В один прекрасный вечер... Ну да, я обобрал и обокрал своего хозяина. И – убил его. Спокойно, хладнокровно, несколькими ударами ножа для колки льда. Сымитировав ограбление.

Меня допрашивали – но не заподозрили: убогая внешность рождает у людей уверенность и в убожестве ума! Но ведь я был умнее всех, кого знал! Миром моим был мир книг, в то время как они таращились в телевизор и надрывали горло на футбольных матчах!