Рэмбо под солнцем Кевира

— Это я заметил еще там, в Афганистане, когда ты спасал своего полковника. Но ты веришь в справедливость.

— Разве это плохо?

— Наверное, нет. Я просто завидую тебе, — Фуад помолчал и посмотрел на Али. — Али, ты неблагодарный человек. Почему ты не спросишь, а чего же хочу я?

— Потому что я уже знаю: ты хочешь выбраться из этой помойной ямы и заручиться в Штатах покровительством, чтобы остаток своей жизни отмываться от дерьма. И не мне осуждать тебя, потому что этого хочу и я.

— Спасибо за понимание и за откровенность, — Фуад слегка обнял Али и похлопал его по спине. — Недавно здесь был наш общий друг Кэнби. Несколько раз встречался с Абдоллой-ханом. Мне показалось, он чем-то запугивал его. Именно после отъезда майора Абдолла-хан стал нервничать и даже слетал пару раз в Саудовскую Аравию. Ну, это так, к слову. А я сейчас подумал о другом… — Фуад посмотрел в потолок, но вдруг засмеялся и махнул рукой. — Нет, я все-таки не буду спрашивать, зачем вас послало сюда ЦРУ.

— И правильно сделаешь, — улыбнулся Али. — Зачем тебе вляпываться еще и в чужое дерьмо?

Фуад пожал плечами.

— Вот и я подумал — зачем? Займемся лучше своими делами. Думаю, у нас остается слишком мало времени. Прошу садиться. Али, попроси, чтобы принесли еще кувшин дуга. Да похолоднее.

Глава 5

Если встать спиной к Священной площади и идти по улице на восток до тех пор, пока не останутся позади городские предместья, то перед глазами предстанет унылая и однообразная картина. Но это еще не Деште-Кевир — это ворота в Великую пустыню, отделенные от нее Кумским озером. А между городом и озером, сливаясь цветом с омертвевшей низменностью, стоит, будто приплюснутое, двухэтажное здание. Издалека оно кажется караван-сараем — долгожданным раем для уставшего путника. Но в ту сторону нет караванных троп, а путники, уповая на Аллаха, обходят это проклятое место далеко стороной. Когда-то здесь была высшая школа САВАК, выпускники которой ревниво оберегали подножие шахского трона. Если сюда привозили человека, то можно было смело сказать, что его поглотила пустыня…

Если бы эта школа стояла в городе, то в дни революции ее бы сожгли, как сожгли Лавизанские казармы ненавистных шахских гвардейцев. Но она стояла вдали от людских глаз, и она уцелела, окруженная многомильным рядом колючей проволоки. Уцелели и подсобные постройки, и небольшой аэродром, и цистерны с горючим. Разнесло лишь ветром перемен учеников и учителей.

А когда у новой власти сразу же возникла нужда в экспорте революции, то для подготовки миссионеров лучшего места нельзя было и придумать. Так школа САВАК стала школой Ходжатия. Пригодились и мрачные подвалы, о которых если и рассказывали леденящие кровь ужасы, то только шепотом — и при старой и при новой власти.

Абдолла-хан знал эти подвалы как свои пять пальцев. Во всяком случае, так он считал. Когда он только что пришел сюда, он приказал Фуаду начертить план подземелья с действующими и замурованными камерами, с явными и тайными ходами. Фуад исполнил волю хозяина, вымерив все до дюйма. Абдолла-хан внимательно изучил бумагу, запомнил все и тут же на глазах Фуада сжег ее.

— Пусть это сохранит наша память, — сказал он.

Фуад согласился, тем более что в его памяти сохранилось много больше того, чем в памяти саркара.

Мохаммед Барати не был узником Ходжатии — он был почетным гостем Абдоллы-хана и содержался в угловой комнате второго этажа с одним окном, забранным стальной решеткой. У двери со стальными запорами всегда стоял охранник, который оберегал драгоценную жизнь гостя. Никто не знал его имени. Впрочем, никому под страхом строгого наказания и не разрешалось разговаривать с ним. Но, слава Аллаху, гость и сам был молчалив и задумчив.

Каждый день Абдолла-хан навещал своего гостя, иногда даже обедал с ним. В последние дни он стал приходить к нему чаще и беседовать дольше — после того, как его навестил старый знакомец из ЦРУ майор Кэнби. В свое время Абдолла-хан имел неосторожность оказать некоторые услуги ЦРУ, о которых не знал даже САВАК. Правда, ему хорошо заплатили, но лишь после того, как он оставил в своем досье множество отчетливых следов. Кэнби невзначай напомнил ему об этом, и Абдолла-хан понял: долго это продолжаться не может. И он решил действовать.

Состояния Мохаммеда Барати было достаточно, чтобы обеспечить себе безбедное существование до конца дней своих. Но когда вдруг в поле зрения Абдоллы-хана оказался сын американского миллионера Том Пери, он понял, что шансы его могут удвоиться или даже утроиться. Можно было вывезти Тома за границу, получить за него не то чтобы выкуп, а приличную компенсацию и обрести в Штатах покровительство влиятельного человека. Но хорошенько поразмыслив, он понял и другое. Кэнби не оставит его в покое — он ему нужен здесь, в Иране, а не в Штатах. И в отместку за предательство сделает все, чтобы эту удавку на шее Абдоллы-хана затянуть до отказа. Лучше уж удовлетвориться пожертвованием исламской революции, да продлит Аллах ее годы.

— О, Мохаммед, брат мой! — Абдолла-хан вошел в угловую комнату второго этажа и нежно обнял своего друга юности. — Как ты себя чувствуешь? Как твое здоровье?

— Благодарю тебя, Абдолла, за все, но как может чувствовать себя человек, который каждую минуту…