Рэмбо под солнцем Кевира

— Успокойся, Али, — сказал, не поворачивая головы, Фуад. — Он не достанет твоего отца. Я обещаю тебе. Мы же обо всем договорились. Да поможет вам Аллах.

Фуад остановился и стал смотреть, как два человека в длинных темных аба, не оборачиваясь, сели в самолет, пилот включил форсаж, и в воздух поднялось густое облако грязно-серой пыли.

Глава 6

Пилот высадил Али на частном аэродроме у южного предместья Тегерана и взял курс на юго-восток. Уже через четверть часа полета на Рэмбо пахнуло горячим дыханием Кевира. Он, не отрываясь, смотрел в иллюминатор, пытаясь обнаружить хотя бы зеленое пятно, одинокое деревце, обжитый клочок земли — все напрасно. И это необъятное пустынное пространство напомнило ему океан. Здесь были тот же простор и безбрежность, которые лишают надежды, бесконечные гряды волн, солнечные блики, которые отражались от глянцевой поверхности солончаков, не было лишь воды. Он посмотрел вдаль, туда, где должна быть граница земли и неба, и не увидел ее — белая полоса солончаков сливалась с бледно-голубым небом, растворялась в нем, и создавалось ощущение нереальности. Существовало только космическое пространство, не имеющее ни начала, ни конца, и начисто исчезало понятие времени. Похоже, что сам Всевышний не чаще, чем раз в столетие, заглядывает в эти обширные мертвые пространства, чтобы справиться: что же в них происходит? И убедившись, что все осталось так, как было и при сотворении мира, вздыхает и в горестном раздумье вновь покидает эти места. А может, и вовсе не скорбит его душа, а напротив — тихо отдыхает в таких вот заповедниках забвения, где разрешено бродить только безмолвным духам. Никогда не проникнуть человеку в тайны Божьего Промысла…

Когда там, на плато Колорадо, он рассматривал ту часть карты, которая относилась к Кевиру, он долго не мог понять, чего в ней больше — недомыслия картографа или небрежности типографского печатника: это был просто чистый лист бумаги с разбросанными кое-где точками да заштрихованными участками в нескольких местах. Теперь он понял, что и тот, и другой выполнили свою работу даже с излишней добросовестностью. Во всяком случае, того, что было помечено на карте точками, в натуре он еще не заметил — вероятно, или было занесено песками, или оставлено людьми.

То ли виной тому был монотонный шум моторов, то ли унылый пейзаж внизу и бездонно глубокое небо вверху, но Рэмбо стало казаться, что их самолет висит на веревке, прочно прикрепленной к поднебесью, а движутся внизу волны барханов. И ощущение это было настолько реальным, что он мотнул головой, отвернулся от иллюминатора и закрыл глаза. Ему, привыкшему к мгновенной смене действий, событий, пейзажей, все это казалось кошмарным сном, спячкой наяву, затянувшимся бредом. Хуже всего было то, что он знал — бред этот не прекратится ни сегодня, ни завтра. Значит, нужно привыкнуть к этой мысли, не думать об этом, и все встанет на свои места. И Рэмбо стал думать об операции Траутмэна.

Интересно, тот, кто разрабатывал эту операцию, был ли хоть раз в Кевире? Или просто — разложил перед собой карту с точками и штрихами, раздвинул циркуль от Тегерана до побережья Омана и в середине оказался некий город Тебес. А на сотни миль вокруг — безжизненная пустыня. И стратег поставил там кружок: лучшей промежуточной базы трудно было и придумать!

А что же майор Кэнби? Ведь он недавно был в Тегеране, видел, как охраняется посольство, видел толпы людей вокруг него. Неужели ему и в голову не пришло предостеречь стратегов, убедить в бессмысленности операции, в которой могут напрасно погибнуть десятки людей? Ну, конечно, кто же осмелится перечить самому президенту!

Рэмбо посмотрел в иллюминатор: все то же. И он отвернулся.

Когда Рэмбо покидал с Али плато Колорадо, президент уже утвердил операцию "Голубой свет" и срок ее проведения.

— Я буду рад, Джони, — сказал Траутмэн на прощание, — если ты присоединишься к нам в Кевире. Но буду больше рад, если ты сделаешь свое дело раньше нас.

Что мог Рэмбо тогда ответить? Он привык действовать, сообразуясь с обстоятельствами, и поэтому всегда выигрывал в отличие от тех, кто рассчитывал на карту и циркуль. Он поблагодарил тогда полковника и честно сказал ему, что не верит в успех его операции, которая больше смахивает на бесшабашную авантюру. Но заверил, что, если у него не будет другого варианта, он, конечно же, использует этот последний шанс.

Он нашел свой вариант и верил в его надежность, как в самого себя. И чем больше он убеждался в своем будущем успехе, тем яснее представлял грядущий позор группы "Дельта", позор полковника Траутмэна. И если отменить операцию уже было нельзя, то еще можно дать ей хоть какой-то шанс на успех. В том виде, в каком ее представляли себе на плато Колорадо, она была обречена на полный провал.

Рэмбо видел толпы у посольства, видел его двор, заполненный моджахединами, и он посчитал своим долгом дать Траутмэну последний совет. Он не был уверен, что полковник изменит выверенный за полгода учений план действий. Это его дело. Но Рэмбо будет считать себя свободным от угрызений совести.

Самолет накренился, Рэмбо посмотрел в иллюминатор и замер. В первый момент ему показалось, что наконец-то он увидел мираж, или в его задремавшем мозгу начались галлюцинации: на него наплывал сказочный город с садами, рощами и настоящими пальмами. Но самолет выровнялся и пошел на посадку. Он сел рядом с дорогой в сотне ярдов от глинобитных домов городка.

Пилот сбавил обороты и обернулся.

— Тебес, саркар.

Это были первые слова, которые Рэмбо услышал от пилота. Правда, когда высаживал Али, он тоже сказал: "Тегеран, господа" Неразговорчивый народ у Абдоллы-хана.

— Благодарю вас, — Рэмбо взял сумку. — Вы сразу полетите обратно?

— Да, саркар.