Поддубнов поскреб забинтованную грудь.
— Люки, говоришь? Поздно, Димыч, люки задраивать. Потому что… Потому что нас больше нет.
Он сказал это таким замогильным голосом, что все удивленно повернулись к нему, ожидая продолжения. Но мичман не торопился. Он прошелся вдоль стеллажей с аппаратурой, любовно поглаживая пальцем блестящие тумблеры.
Мичман Поддубнов умел хранить государственную тайну. Но только государственную. Все его личные тайны хранились не в глубине души, а в самых верхних ее слоях, и при первой возможности всплывали наружу.
Прислонившись к стальной переборке, старшина поведал своим боевым товарищам самую свежую и самую страшную свою тайну.
Оказывается, он уже звонил в округ. И, как и предполагал Гранцов, нарвался на оперативного дежурного. Старшина доложил, что прибыли какие-то арендаторы. Он доложил и об их попытках захватить спецаппаратуру. Надо бы с ними поговорить кому-нибудь из особого отдела, предложил старшина. Но вместо благодарности за проявленную бдительность он услышал в ответ нецензурную брань, которая закончилась четкой инструкцией: «Арендаторов холить и лелеять, не перечить, все перед ними открыть и ничего не прятать. А если попросят, то и раком встанете всем личным составом. Но это только на одну ночь. А потом сдать ключи новой охране и в понедельник в полном составе явиться в АХЧ для получения расчетных денег. Ваши рапорта уже завизированы». «Какие рапорта? — изумился старшина. — Мы ничего не писали!» «Пить меньше надо, — посоветовал оперативный дежурный. — Обычные рапорта об увольнении, все подписи ваши, все нормально. Так что получайте свои бабки и мотайте на все четыре стороны. Все, старшина, базы больше нет!»
Вот такую инструкцию получил мичман Поддубнов. Передав ее содержание притихшему личному составу, Борис Макарович снова почесал перевязанную грудь.
— Второй день из-за них не моюсь, — сказал он. — В общем, так. Предлагаю пробиться к причалу и угнать лодки за озеро, поживем пока в деревне у армян. Тем более что они нас сами пригласили. Сидеть тут на месте смысла нет.
— Правильно, — кивнул Керимов.
— Нет, неправильно, — сказал Гранцов. — У них остался наш человек. Регина Казимировна.
— Она совсем другое дело, — возразил Поддубнов. — Она там как-нибудь устроится сама, а нас тут перебьют, если останемся. Надо сваливать, пока есть шанс. Лодки на ходу, бензин залит под завязку, я ж этих сектантов собирался на рыбалочку свозить вечерком, думал, нормальные люди приедут, приличные, все-таки институт, а не мясокомбинат. Вот как оно все повернулось-то.
— Борис Макарыч, я тебя понял, — сказал Гранцов. — Дай мне подумать три минуты. Во-первых, до лодок еще надо как-то дойти. Во-вторых, Регину я им не оставлю.
ОН закинул руки за голову и уставился невидящим взглядом в потолок. Гранцов ни о чем не думал, потому что все уже решил. Он малодушно тянул время перед тем, как отдать приказ, который не хотелось ни отдавать, ни, тем более, выполнять. Отступать всегда неприятно, особенно тогда, когда нет никакой надежды вернуться на оставленные позиции.
— Меня никто не спрашивает, — сказал Добросклонов. — Мой голос «не играет значения». Но если вы меня спросите, то я вам скажу честно и откровенно. Мотать отсюда надо как можно скорее. Даже не мотать, а сматываться со страшной скоростью.
— Это почему? — недовольно спросил Вадим, надеявшийся на поддержку брата.
— Долгая история. Если меня не будут перебивать, я уложусь в три минуты.
— Время пошло, — сказал Гранцов.
В три минуты, конечно, Добросклонов не уложился. Но слушатели сами были в этом виноваты, потому что все время перебивали его рассказ наивными вопросами.
Оказывается, у него тоже была своя тайна. Лежа без сознания на больничной койке, Гошка вовсе не был так плох, как казалось. Он все слышал, все понимал, все запоминал. Сработала старая журналистская привычка подслушивать и подглядывать. Раньше это было необходимо, чтобы яркими деталями оживить сухой газетный материал. На этот раз он понимал, что материалом стала его собственная жизнь.
Рядом, за стенкой, в санчасти находились привезенные наркоманы. От них Гошка и услышал кое-что интересное. Например, по мнению наркоманов, в Институте Возрождения пациентов не только не возрождали, но даже и не лечили, а только лишь испытывали на них какие-то пилюли. На это еще не самое страшное. В конце концов, экспериментальные пилюли рано или поздно кому-то помогут излечиться от тяги к наркотику, если только такой дурак найдется. Страшнее другое. Многие наркоманы, попадая в лапы Института, даже не подозревали, что инфицированы СПИДом. Это открывалось уже во время лечения. Конечно, родственникам больных приходилось снова расстегивать свои кошельки, чтобы спасать своих детей от двойной напасти. И никто из них не знал, что инфекцию больным занесли уже в Институте. Преднамеренно. Чтобы проверить свою методику лечения. Методика срабатывала в половине случаев. Это отличный показатель. Спасенных отправляли в турне по Европам с рекламными целями. А что делали с остальными? А остальных продолжали лечить. Но и это не самое страшное.
ebooksa