— Вот он виноват! — Это закричал человек с перекошенным лицом, в котором доктор едва признал Карима. — Сбрил бороду, чтоб не узнали…
Больные бросились на него, кто вцепился в халат, кто — в волосы, а кто-то уже кусал ногу, доктора повалили на пол, стали бить ногами… Но вмешался Карим:
— Подождите! Пока не убивайте. Мы будем его судить!
Все тут же поддержали новую идею. Доктор же, вырываясь, кричал:
— Что вы делаете? Я же ваш главный врач, я лечил вас, вы — мои дети!
— Теперь мы тебя полечим! — взревел Карим.
Слабо упирающегося доктора потащили по коридору. Иосиф Георгиевич, смутно соображая, что происходит, нутром понял, что лучше излишне не нервировать больных, а попытаться их обмануть. Тут были все свои: рыхлый Зюбер со слюнявым ртом, саркастически посмеивающийся Цуладзе, без устали урчащий Шумовой, суетливый старикашка Сыромяткин, поджигатель Пиросмани, косивший глаза к переносице, и еще с десяток дебилов, которых он едва помнил по именам. Безумцы, вырвавшиеся из-под контроля, представляли собой нелепую, дергающуюся, агрессивную массу; перекошенные лица заглядывали в глаза доктору, бритые серые головы мелькали в свалке, будто перекатывающиеся округлые камни. Открывались двери палат, оттуда выглядывали новые камни-головы, щерились в бездумных улыбках, исчезали или присоединялись к процессии.
Лишь Карим и Цуладзе не участвовали в общем гвалте, они молча вели доктора под руки. Он же, пытаясь сохранить спокойствие, увещевал:
— Подождите, давайте сделаем остановочку и вместе обсудим наши вопросы. Вот увидите, нам всем будет интересно их обсудить. У меня есть важные новости!
Наконец его привели в палату, где в основном лежали старухи. Посреди палаты стояла койка с телом, укрытым простыней.
— Зюбер, обнажи лико! — воскликнул Карим и показал на кровать.
Как ни странно, Зюбер понял, что от него требуется, сдернул простыню. Под ней лежала, отливая стойкой желтизной, Малакина. «Померла наконец-то…» — с отвращением подумал Шрамм. Но больная неожиданно открыла глаза. Доктора передернуло от ужаса. Малакина остановила блуждающий взор на Иосифе Георгиевиче и просипела:
— Изыди, изыди! Сатана!
— Да что ты, милая! — запричитал доктор, вдруг остро пожалев, что сбрил бороду. — Какой же я тебе сатана? Я доктор, неужто не узнала?
— Узнала, — сухо произнесла старуха и припечатала: — Блядский ты кот, а не доктор. Больничное ложе поганил, с блудницей Аделаидой прелюбодействовал, старости моей святой не посоромился!.. Сжечь его заживо, сатанюгу! — взревела она неожиданно мощным голосом.
— Сжечь, сжечь, сжечь!!! — закричали больные.
На него набросились, заломили за спину руки. У доктора потемнело в глазах. «Как жаль, что я тогда не извел эту гадину!» — тоскливо подумал он.
Бывший поэт Сыромяткин вдруг стал декламировать:
Он склонился над Шраммом и доверительно спросил:
— Вам понравился мой экспромт?