Я из тех, кто вернулся

22
18
20
22
24
26
28
30

– Да это же все Осень, ребята… – ахнул кто-то. – Это же он этих ослов зачем-то на ноги поставил. Потащил их за нами. Будто знал, что пригодятся.

– Молодец, Осень. Спас ослов от расстрела. А они наши шкуры от осколков спасли…

– Второго осла берегите, ребята. Очень нужная эта вещь…

– Да не вещь это, кулема! Живое существо, понял! Осе-ел!

– Дайте корешу соломы, ребята! Мы теперь без этого осла ни шагу…

20

На следующем привале Шульгин достал из вещевого мешка газеты, помятые, стершиеся на сгибах. Хотел почитать солдатам что-нибудь подходящее. Перелистывал страницы, но нигде не мог найти чего-то нужного, способного тронуть душу голодных, измученных парней. Только в «Красной звезде» он нашел маленький сухой столбик в два пальца толщиной о каком-то безымянном успехе правительственных войск Бабрака Кармаля. И коротенькую приписку о содействии наших безымянных подразделений. Вообще, согласно этим газетам, ограниченный контингент советских войск в Афганистане занимался каким-то мирным строительством в этом забытом уголке света. Мирным строительством школ, электростанций и комбинатов.

И были эти солдаты с шатающимися зубами и почерневшими от бессонницы глазами, согласно газетным сообщениям, какими-то каменщиками, плотниками и малярами. И были они, наверное, плохими строителями. Потому что и об этом мирном строительстве в газетах почти ничего не писалось. Полное молчаливое забвение покрывало необъявленную войну. Дружно молчали и журналисты, и литераторы, и все шумное общество служителей пера и голубого экрана, послушно накинувшее платок на свой широкий рот. Это потом они с милостивого позволения властей зашумят об афганских событиях, с наслаждением вздымая всю грязную муть этой странной войны. Но во время самой войны не было в новостях ни этой войны, ни самих ее участников – измученных молодых ребят, заживо брошенных в жаркую топку кровопролитных боев. Поэтому и платили солдаты всем этим газетам тем же равнодушием. И употребляли как туалетную бумагу, несмотря на часто мелькающие на страницах знакомые всем портреты, облагороженные золотыми звездами.

Шульгин так и не нашел ничего подходящего среди многочисленных газетных полос. Только спасенному ишаку чем-то понравились хрустящие листы газетной бумаги. Он тщательно обнюхал плоские серые лица, ряды звезд на широкой груди, длинные шеренги делегаций, бесконечные полосы бледных трибун, лизнул сломанный на сгибе державный нос и вдруг смял губами газетные полосы. Рваные обрывки качнулись в уголках губ и медленно поползли в утробу.

– Батюшки, смотрите, жрет, – раздался чей-то вопль.

Но только ничего не смутило голодного ишака. Ни едкий вкус типографской краски, ни пресная жвачка газетной бумаги, ни взволнованные крики солдат.

Он подобрал губами следующий газетный лист и потащил его неуклонно в утробу под восторженные крики орловских ребят.

– Во-от дает… Трескает… без соли и сахара!

– Даже чаем не запивает…

– Лопает, паразит, нашу политинформацию…

– Жрет политику партии вместе с трибунами…

Ишак прожевал газетный лист и снова потащил за угол скомканные ряды серых пиджаков. Глаза у него прикрылись от блаженства.

– Давай, давай, – азартно подначивали солдаты.

– Почему я не осел? – взвыл Матиевский. – Почему мне эти газеты без надобности? Почему я не всеядный? – Он даже встал на корточки рядом с ишаком и попробовал жевать кусочек «Правды», но только выплюнул в сторону. – Какая страшная гадость – эта наша «Правда»…

Ишак съел почти всю кипу газет с молчаливого согласия Шульгина, который не мешал солдатам развлекаться. Один только Осенев беспокоился.