Война страшна покаянием. Стеклодув

«Свет Герата», — подумал Суздальцев, запрыгивая на броню.

Две боевые машины мчались сквозь город, окруженные тресками выстрелов и горящими зданиями. По пути следования, у лазурной мечети, у рынка, на перекрестках стояли танки и «бэтээры». Валялся убитый осел, поджав передние ноги. Догорала разбитая, осевшая на обода «барбухайка». Стоя по пояс в люке, Суздальцев вдыхал гарь паленого тряпья, дым старого сгоревшего дерева.

Площадь перед въездом в Деванчу была изрезана гусеницами. На клумбе с кустами роз стоял танк, раздавленные цветы краснели под гусеницами.

Гончарная улица была посыпана осколками глины, мелко блестевшими гильзами. В куполах зияли черные дыры. Но мечеть уцелела, на ней все так же висел зеленый флаг. И дальше, через два дома в пепельно-серой стене нарядно и сочно синели ворота.

— Водила, шибани по воротам! — крикнул в люк Пятаков.

Машина повернулась на гусеницах, приблизила отточенный нос и ударила в синие створки. Доски хрустнули, и Суздальцев, держа автомат, протиснулся сквозь синие щепки.

Двор был пуст, чисто выметен, будто его не коснулась война. В сарае кудахтали куры, и раздалось мычание. Он бросился на веранду с узорной аркой, пробежал по ковру, распахнул дверь. Комната с коврами на полу, с горой разноцветных подушек была пуста. Только лежала перевернутая детская игрушка — деревянная колясочка, покрашенная лаком. Суздальцев кинулся в соседнюю комнату. Увидел раскиданные половики, вскрытые доски пола и в неглубоком углублении — несколько белых холстин, тех, в которые были обернуты ракеты. «Стингеров» не было, был едва уловимый запах лаков, и растревоженный мерцающий воздух, в котором оставался след исчезнувших ракет.

Он чувствовал тоску и беспомощность. Ракеты опять ускользнули, и неясно где их было искать. В разгромленном городе, по тайным проулкам убегали рассеянные отряды моджахедов, ускользали из Герата в соседние горы и кишлаки.

На стене висело зеркало в раме, украшенной лазуритом, зеленой яшмой и ониксом. Он смотрел на зеркало, и в серебряном стекле пробежала легкая рябь, метнулась тень. Он почувствовал страшный удар в затылок и рухнул без памяти.

Глава одиннадцатая

Он очнулся от боли, и боль эта была длинной, проходила по всей длине тела, от рук к подошвам, и, казалось, взбухала тупым волдырем в затылке. Он открыл глаза, полные солнечных слез, и понял, что висит с воздетыми руками, и боль была в связанных затекших руках, в набухшем от удара затылке, в неловко подвернутых ногах, криво упиравшихся в пол. Суздальцев не узнавал место, в котором находился. Простонал. Он был в плену. Удар в Деванчи оглушил его. Он попытался распрямиться, чтобы вес тела равномерно распределился по всем его органам, и множество мелких звенящих иголок вонзились в него. Он висел под высокой балкой, и ноги его упирались не в землю, а в доски приподнятой над землей галереи. Земля была ниже — чисто выметенный двор, окруженный постройками; над ними возвышалась глиняная стена, и за ней виднелось зеленое поле, солнечные розовые горы, к которым выходила в розовой пыли дорога. Над стеной двигалась изогнутая шея и величественная голова верблюда, и голова наездника, его борода, крупный нос и чалма. И Суздальцев понял, что находится в кишлаке и оранжевый цвет, который имели его солнечные слезы, проистекает от плодов инжира, устилавших соседнюю крышу. Совершив свои первые движения, уразумев место, в котором находился, он издал долгий стон. Он был в плену и не помнил, как извлекли его из стреляющего города, увезли на машине или перебросили через спину лошади, прежде чем доставили в этот безымянный кишлак. Солнце спускалось к горам, и он решил, что находится западней Герата на большом от него удалении.

Явилась мысль о побеге. Дом, где его подвесили, был на окраине кишлака, и за ним открывалась безлюдная степь. Но руки его были связаны, галерея была замкнутой, с нее вниз уводила лестница, и там виднелась голова в плотной шерстяной шапочке, пышная борода и ствол автомата. Надежда на немедленный побег пропала и оставалась надежда на чудо. Этим чудом могло быть внезапное появление боевых машин пехоты, ворвавшихся в кишлак, и его боевых товарищей, майора Конь и комбата Пятакова, которые вынут его из петли, обнимут, поднесут к воспаленным губам флягу с кисловатой водой, и он обретет свободу. Но это было из области чуда, и об этом оставалось молиться, испытывая веру в Творца.

Суздальцев услышал голоса. Голова с бородой и ствол автомата исчезли. Раздались шаги по лестнице, ведущей на галерею. И из проема стал вырастать человек.

Приплюснутая афганская шапочка, напоминавшая уложенные одна на другую ржаные лепешки, красное от солнца худое лицо с яркими фиолетовыми глазами, небольшая подковкой борода, отливавшая медью. Человек поднялся на галерею, явив все свое ладное, в вольных одеждах тело. Направился к Суздальцеву, остро, зорко оглядывая его беспомощное тело. Приблизился, встал, чуть улыбаясь, позволяя Суздальцеву себя разглядеть. И это лицо, красноватая бородка, фиолетовые глаза с яркими белками показались Суздальцеву знакомы. Но было неясно, где встречался ему незнакомец.

— Прошу прощения, господин Суздальцев, за принесенные вам неудобства. Согласитесь, что вывести вас из города через линию ваших блокпостов, уложить вас в кузов машины и забросать мешками с рисом — для этого мы должны были вас оглушить. Примите мои извинения, — эти слова человек произнес на фарси, без тени пуштунского диалекта, что выдавало в нем иранца. И это первое полученное о человеке впечатление не заслонило больного изумления Суздальцева — откуда краснобородый иранец знает его имя. Документы остались в сейфе командира полка, как того требовало правило, предписывающее офицерам разведки перед выходом на «боевые» не брать с собой документов.

— Позвольте представиться. Полковник иранской разведки Вали. Пусть вас не удивляет моя осведомленность. Наши источники в «хаде» позволили узнать о вас многое. Вы — подполковник Генерального штаба. Вы ответственны за перехват партии «стингеров», отслеживаете их продвижение от самой Кветты. Должен вам сообщить, что я занимаюсь тем же самым. Мы с вами ищем одно и то же, и вопрос, кто первый найдет искомое.

У Суздальцева — обжигающая мысль. Он стал жертвой предательства. Неужели Достагир, черноусый красавец, представитель «хада» — предатель?

Краснобородый полковник Вали, казалось, обладал даром читать мысли.

— Не трудитесь вычислить наш «источник». Мы знали о вас в Кветте. Следили за вами в Лашкаргахе. Не выпускали из вида в расположении 101-го полка.

И Суздальцев вдруг понял, где видел эту красноватую бороду, скользнувшую в ней усмешку, белки быстрых глаз. Когда сидел у обочины гератского шоссе, в облачении рыночного торговца, мимо прокатил велосипедист — развеянная накидка, вильнувший руль, затихающий шелест колес. Он думал, что укрылся под чужой личиной, неузнаваем для чужих глаз. Но чужие глаза разгадали его, усмехнулись над его маскарадом.