Герои и предатели

— Вы понимаете, о чем я говорю? — спохватился старик, обратившись к лейтенанту.

— Понимаю, — кивнул Юра. — Все ясно, по крайней мере. Но я научный коммунизм не изучал. Так что даже не знаю, что вам ответить, а уж тем более — возразить.

— А вот, молодой человек и не возражайте. Просто примите к сведению… Так вот, когда над коммунизмом стали смеяться все кому не лень, а мои студенты чуть ли не в лицо… Да что я сейчас вас обманываю! Прямо в лицо стали мне говорить, что я несу чепуху, я содрогнулся. И я стал сам сомневаться. И начал думать… Много думать. Но в голове была пустота.

Попов не перебивал его. Юру почему-то начала сотрясать дрожь. Он чувствовал жар. Но в душе стало немного легче — жар туманил голову, не давал сосредоточиться мыслям. Чувство ужаса и безысходности от этого несколько притуплялось. Юре захотелось спросить собеседника, как увязывается научный коммунизм с пребыванием в зиндане, но даже лишний раз открывать рот и производить какие-то звуки не хотелось.

— Я, наверное, слишком сильно задумался, потому что с работы я уволился. Я понял, что мне больше нечего делать в университете, и ушел. Но что мне делать дальше — я не знал. Я всю свою жизнь потратил на научный коммунизм… Строго говоря, я надломился душевно. Потерял стержень своей жизни. И как-то за всеми этими переживаниями упустил из виду семью.

— Да — да! — продолжил старик после небольшой серии грубого кашля. — Самая нормальная советская семья! Жена, дочь и сын. Может быть, я должен был меньше заниматься студентами, а больше внимания уделять им? Да, наверное, так оно и есть… Я сам виноват в том, что произошло… Времена настали такие, что достать себе нормальной еды и одежды без блата было невозможно. Я не работал, и вообще ничего не зарабатывал, и связей нужных в торговле не имел. Но когда я осознал это, заболела моя жена — Лидия. И заболела серьезно. У нее что-то случилось с желудочно-кишечным трактом. Что-то очень серьезное. Я не медик, я даже не запомнил названия этой болезни. Я только помню, что она очень мучилась от боли, а я даже ничем не мог ей помочь. В больнице мне сказали, что я должен достать такие-то и такие-то лекарства… А я не смог! Я не достал! Я не знал, как это сделать!

В голосе старика появилась боль, и Юра ощутил, как тот, заново переживая то, что рассказывает, глотает слезы.

«Этого еще не хватало», — вяло подумал Попов. — «Тут и так тошно, а еще этот… Только его рыданий мне не хватало!».

— И вот после этого я впал в ступор. Я целыми днями сидел в своей комнате и рассматривал фотографии. Просто рассматривал фотографии. А дети что-то давали мне есть. Я не спрашивал, откуда они берут деньги. Хотя должен был. Потом я внезапно очнулся. Но вернулся совсем не в тот мир, из которого временно ушел.

Союза уже не было. Все изменилось до неузнаваемости. Ценники в магазинах! Я пропустил так много времени, что не мог поверить, какие стали у нас ценники! Это был шок. И какие товары появились в магазинах. Эти так называемые «комиссионки». Никогда бы не подумал, что комиссионные магазины могут стать главными. Бред! Настоящий бред! Но — правда. И вот тогда у меня возник вопрос: а откуда берут деньги мои дети? Причем, как я понял, они могут позволить себе многое. Это меня насторожило. И я, хотя мне почему-то не хотелось этого делать, пересилил себя и задал им этот вопрос.

Разговор прервался. Сверху кто-то что-то прокричал. Послышался гогот, шаги, и снова стихло. Старик опасливо посмотрел наверх, и резко приглушил голос, снизив его почти до шепота.

— Я спросил их, откуда они берут деньги. И они оба… Поймите, оба! И сын, и дочь ответили мне, чтобы я не лез в их дела. Спасибо, что они вообще еще меня кормят. Сын был наиболее жесток. Он бросил мне упрек, что я ничего не сделал, чтобы спасти их мать! Что это я виноват в ее преждевременной смерти! Что я ничтожество! И что теперь они будут делать то, что считают нужным. И уже делают. Он сказал мне много жестокого и обидного. Но я обратил внимание на главное! Ведь никто из них так и не ответил мне, чем же они все-таки занимаются. Так продолжалось полгода. Они кормили меня, но со мной почти не общались. Я молчал, и не задавал лишних вопросов.

Старик замолчал, и молчал довольно громко. Где-то далеко послышалась короткая очередь.

— Что это может быть? — спросил Юра с внезапно вспыхнувшей надеждой.

— Такое здесь часто бывает, — пожав плечами, пробормотал бывший преподаватель. — Здесь же военный лагерь.

Как Юра не прислушивался, более ничего не было слышно.

— Продолжайте, — сказал он обессилено. — Что было дальше?

— Дальше?… Да, дальше. Дальше была зима. И этой зимой ко мне пришла милиция. С обыском. Что они искали, я так и не понял. Но мне рассказали, чем занимались мои дети. Я узнал то, чего мне не хотелось бы узнавать.

Старик вздохнул. Слова давались ему тяжело:

— Мой сын торговал своей собственной сестрой. Дорого брал. Они оба получили неплохое гуманитарное образование. Они знали языки. Поэтому Аня, как они все говорили, «работала» по иностранцам. Она была красивой — моя девочка. Она пользовалась спросом, а мой сын договаривался с бандитами, чтобы им позволяли «работать». И они неплохо зарабатывали. А я… А я жил на их деньги. А потом их взяли. И я остался совсем один. Вот тут я понял, как может быть страшно жить в собственной квартире. Здесь начали бродить привидения. Или, скорее всего, я просто начал сходить с ума. Куда мне было пойти? Я нашел только одно место, где можно было находиться спокойно. Это церковь. Я начал ходить церковь! Какая ирония судьбы! Я всю жизнь преподавал научный коммунизм, а потом стал ходить в церковь! И мне показалось там хорошо. И я стал верить!