Калинин возвратил письмо.
— Что мне сказать? Я рад, конечно, хотя ничего особенного не предпринимал, чтобы расположить мальчика к себе. Рыбачили вместе. На лодке по Оке катались, разговаривали. Просто, наверное, как поется в песне, встретились два одиночества. Сережа пусть и маленький, но человек. С ним бабушка, это само собой, но рядом нет ни матери, ни отца! Прости, я знаю, что твой муж погиб здесь, и искренне соболезную. Так вот, главное, с ним нет матери, самого близкого человека, наверное, и ему одиноко. Так же одинок и я. Вот он и почувствовал во мне родственную душу. Не знаю, но мне хотелось видеть его. И это до того, как я узнал, чей он сын.
Соня поинтересовалась:
— А как ты узнал, что он мой сын?
Александр все подробно ей объяснил.
Женщина задумалась. Затем, подняв на него глаза, спросила:
— Ты сказал, что сам одинок? А как же супруга? Ведь, насколько знаю, у тебя в Союзе оставалась семья?
— В том-то и дело, что оставалась. И не семья, а жена, а это не одно и то же. Она не стала ждать мужа с войны, ожидание не для нее. Встретила другого мужчину, как выяснилось, очередного. В общем, все кончилось разводом. Но, говоря об одиночестве, я не подразумеваю горечь потери или оскорбленные чувства. Потому как этих чувств давно не было. Не было между нами любви.
— А что же было?
Соня слушала старшего лейтенанта с нескрываемым интересом. Александр, немного подумав, ответил:
— Привычка, наверное! И осознание того, что женат. Не более. По крайней мере разрыв с Ритой — так звали мою бывшую супругу — прошел легко. И одиноким я себя на родине чувствовал не из-за того, что потерял близкого человека, а потому… хочешь верь — хочешь — нет… что мне не хватало тебя! Да-да, Соня, именно тебя. Странно и неправдоподобно, да? Но так оно и было.
Калинин поднялся, спросив разрешения, закурил сигарету, в несколько нервных затяжек выкурил ее, затушил окурок в пепельнице.
Соня молчала, слегка качаясь на стуле и о чем-то думая. Александр подошел к кондиционеру, подставил под прохладные воздушные струи разгоряченное лицо.
— Вот на таком фоне мы и встретились с Сережей! Когда я узнал, что он твой сын, встречи с ним стали для меня необходимостью. Его глаза — это твои глаза. Общение с ним было как бы общением с тобой. И одно мучило меня все это время. Сознание вины. Вины за тот дикий поступок. Часто словно наяву я видел твое оскорбленное лицо и слышал страшное: «Знайте, я ненавижу вас!» Это приносило боль. Сережа гасил ее. Но только когда был рядом. Ночами я мечтал о встрече с тобой. Мне не хотелось расставаться с Сережей и Лидией Тимофеевной, но сердце стремилось сюда, в Афган, к тебе. Как хочешь воспринимай мои слова. Хочешь — верь, хочешь — нет. Завтра мне предстоит убыть в часть, а дальше вновь горы, рейды, столкновения с духами, в общем, повседневная работа, при выполнении которой может произойти что угодно. Поэтому сегодня я решил сказать, что полюбил тебя! Можешь прогнать меня! Уйду! И больше не появлюсь, но ты теперь знаешь, что я люблю тебя. А это главное!
Александр вновь закурил, отойдя к потемневшему окну.
Соня тихо спросила:
— Ты остался в гарнизоне для того, чтобы сказать мне это?
— Нет! Я не смог бы задержаться на базе, если бы не одно обстоятельство.
— И что за обстоятельство?
Подумав, Александр рассказал Соне о том, что произошло с его взводом и что стало причиной его задержки в гарнизоне.