Там, где парят орлы. Последняя граница

22
18
20
22
24
26
28
30

Рейнольдс ничего не сказал, да и что можно было сказать. От Янчи он знал, что Граф потерял все и всех.

– Меня взяли, когда ему было три года, – с нежностью продолжал Граф. – Как сейчас его вижу: стоит на снегу, удивляется и ничего не понимает. Я думаю о нем каждую ночь, каждый день моей жизни. Выжил ли он? Кто вырастил его? Есть ли у него одежда, чтобы спастись от холода? А как он сейчас? Какой он – высокий, худой или наоборот? Может, никому он не был нужен, но, видит Бог, он был таким маленьким, мистер Рейнольдс. Я постоянно думаю, как он сейчас выглядит, я всегда об этом думаю. Какая у него улыбка, как он играет, бегает, я всю жизнь хотел оказаться рядом с ним, видеть, как он растет и развивается, – это чудо, но все это для меня, увы, потеряно. Он был всем, для чего я жил эти годы. Но к каждому человеку приходит озарение истины, и этим утром ко мне пришло озарение. Этим утром. Я никогда не увижу своего мальчика. Да хранит его Господь!

– Извините, – виновато сказал Рейнольдс. – Мне ужасно жаль. – И тут же пробормотал: – Нет, не то, не знаю, почему я это сказал. Я рад, что спросил вас о сыне.

– Это странно, но я тоже рад, что рассказал вам о нем. – Граф выпил бренди, опять наполнил стакан, бросил взгляд на часы и, когда заговорил, снова превратился в прежнего Графа с четким, ясным и ироничным голосом. – Пора. Три часа прошли. Больше мы здесь оставаться не можем. Только сумасшедший может доверять Гидашу.

– Все–таки Дженнингс пойдет?

– Да. Если они не получат его, то Катерина и Юлия…

– Это конец, не так ли? Мне жаль.

– Гидашу он, наверное, очень нужен.

– Да, очень. Коммунисты смертельно боятся, что на Западе он заговорит, это будет полным провалом АВО. Почему я позвонил и предложил себя вместо Дженнингса? Я знал цену себе, но я тем самым хотел узнать, во сколько они оценивают личность Дженнингса. И получил ответ.

– Почему он им нужен?

– Они знают, что профессор больше никогда не будет работать на них.

– Вы считаете, что…

– Я считаю, им нужно заставить замолчать Дженнингса навсегда, – резко сказал Граф. – И существует только один способ гарантировать это.

– В таком случае нельзя отпускать его, нельзя позволить ему идти на смерть! – вскричал Рейнольдс.

– Вы забыли про Юлию, – деликатно прервал его Граф.

Рейнольдс вспыхнул, закрыл лицо ладонями: смущенный и огорченный, он не знал, что сказать. Раздался телефонный звонок. Граф тут же снял трубку.

– Говорит майор Говарт. Полковник Гидаш?

Янчи с Шандором торопливо вошли в дом, их головы и плечи были запорошены снегом. Собравшиеся слышали голос, но разобрать слов было невозможно. Им оставалось только наблюдать за Графом. Тот небрежно облокотился о стену, невидящим взором оглядывая комнату. Внезапно он выпрямился, на его лбу залегла резкая вертикальная морщина.

– Невозможно! Я сказал – час, полковник Гидаш. Нет, мы ждать не будем. Никаких отсрочек. Вы считаете нас сумасшедшими? Мы будем сидеть тут и ждать, пока вы возьмете нас голыми руками?

Голос на другом конце линии отвечал четко и резко. Граф напрягся, услышав щелчок повешенной трубки, посмотрел на аппарат и медленно положил трубку.