Водоворот

Как и многие другие маленькие города, оказавшиеся в подобном положении, Торндейл умирал медленной, неумолимой и почти безболезненной смертью. И тут появились кубинцы.

Поначалу вторжение скорее причинило неудобства, нежели вселило страх. Теперь в любое время дня и ночи мог быть объявлен комендантский час, когда по дороге проходили колонны бронетехники. Недавно заасфальтированные улицы и плодородные поля были уничтожены гусеницами танков. Становилось все меньше продуктов, зато приходилось терпеть все больше унижений.

Но все изменилось, когда появились тыловые части и вспомогательные войска. Они пронеслись по Торндейлу как механизированная стая саранчи, забирая продукты, грабя магазины и терроризируя тех, кто остался, не желая бросать свои фермы и дома.

Большинство мужчин ушли из городка, примкнув к отрядам самообороны, которые совершали набеги на кубинские обозы и убивали солдат, отставших от своих частей. Те же из белых, кто остались, сочли благоразумным укрыться в сельской местности, не доверяясь сомнительной милости своих врагов.

И они оказались правы. Местные отряды самообороны так хорошо справлялись со своими задачами, что кубинцы решили заставить их родных кровью заплатить за причиняемые им неприятности.

И вот однажды ночью, в отместку за то, что они называли «террористическими актами», три артиллерийские батареи кубинцев засыпали городок снарядами с ядовитым газом и белым фосфором. Пять минут страшной бойни превратили деревянные и кирпичные домики Торндейла в почерневшие от огня, наполненные ужасом смертельные ловушки.

Четырнадцатилетний Йейме Стирс лежал под обгоревшими обломками собственного дома и смотрел на костры, разведенные солдатами противника. Он лежал так вот уже несколько часов, скрытый под грудой камней и куском черной пластмассы. Хотя было темно, он вполне мог различить движущиеся фигуры, а иногда и лица солдат, освещенные светом костров.

Кубинская автоколонна с продовольствием и боеприпасами расположилась лагерем там, где когда-то была центральная площадь городка. Десять грузовиков в сопровождении почти такого же количества бронемашин и БТР вошли в город незадолго до наступления темноты. Разрушенный город казался неплохим местом для отдыха после целого дня изматывающего путешествия от центральной базы снабжения кубинских войск в Булавайо, расположенном в глубине территории Зимбабве. За последние четыре дня это был четвертый конвой, разбивший здесь лагерь.

Отряд самообороны под предводительством Эразмуса Гутке решил, что враги должны дорого заплатить за подобную вольность.

В мирное время Гутке был процветающим фермером. Про него говорили, что этот крепкий, поджарый человек может вырастить пшеницу на сухом песке. Когда кубинцы сожгли его ферму и увезли весь урожай, он поклялся извести под корень этих новоявленных врагов своего народа. Человек он был верующий, знал чуть ли не наизусть всю Библию в переводе на африкаанс, и ярость его была поистине библейского масштаба.

Гутке собрал под свои знамена всех мужчин и подростков, способных держать оружие. Их жены, дочери и сестры стали разведчицами и связными. Дети, которые были еще слишком малы, чтобы участвовать в боевых действиях, прятались с бабушками в горах и слушали рассказы о былых сражениях. Но Йейме Стирс был достаточно взрослым, чтобы активно участвовать в готовящемся акте возмездия.

Это было его неотъемлемым правом. Воспоминания о смертельной борьбе против могущественных врагов навсегда запечатлелись в сердце каждого бура. Вся история африканеров была историей упорной борьбы за выживание — борьбы против стихии, против зулусов, против англичан, затем против мирового общественного мнения и вот теперь против кубинцев. Они имели такую давнюю традицию борьбы, что трудности лишь закаляли их как сталь.

Иейме не отрываясь смотрел в отцовский бинокль, внимательно изучая людей, которые, как сказал коммандант Гутке, должны умереть.

Кубинцы с важным, самодовольным видом расхаживали среди почерневших обломков, оставленных их зажигательными снарядами. Но большинство сидели вокруг костров, подогревая консервы или готовя кофе. Несколько человек развлекались тем, что мочились на братскую могилу, вырытую для жертв бомбардировки.

От этого зрелища у Иейме на глазах выступили слезы ненависти и бессильного гнева, мешая смотреть. В этой могиле лежали его дядя, его веселая, светловолосая тетушка и три маленькие сестрички, убитые безжалостной рукой. Он невольно сжал кулаки. Ему хотелось убивать, убивать, убивать.

Мальчик глубоко вздохнул. Разнообразные мысли роились у него в голове, вызывая головокружение. Успокойся. Не дай Бог, они услышат тебя. Они не должны услышать тебя. Только не сейчас.

Иейме едва сдержал кашель. От пепла исходил запах дыма и гари.

Медленно, очень медленно он разжал кулаки, продолжая наблюдение за лагерем и отчаянно желая услышать или увидеть своих, в настоящий момент окружающих лагерь, особенно отца. Но он хорошо знал, что если он сможет почувствовать признаки их приближения, то их сможет обнаружить и кубинский часовой. Нет, уж лучше ждать молча и в относительном уединении.

Он продолжал лежать, прижавшись к земле, стараясь выработать в себе стоицизм и спокойствие настоящего воина. Потом взглянул на светящийся циферблат часов: 20.10. Все должны уже были занять свои места. Ему оказана честь подать сигнал к началу операции, метко выпустив первую пулю.

Он опустил бинокль и потянулся за винтовкой. Она была не новой, »303-Энфилд» британского образца с оптическим прицелом. Отец и друзья считали Йейме метким стрелком, а это качество очень ценилось среди буров.