Вот и центральная площадь с широкой аллеей, ведущей к памятнику Ильичу, сжимающему в левой руке кепку, а правой указывающему вдаль. За чугунной спиной вождя мирового пролетариата высилось трехэтажное помпезное здание, отделанное гранитными плитами и мраморными колоннами: ясное дело, бывший райком партии, а ныне, как положено, мэрия. Хотя сидят там все те же люди.
В мэрию я не пошел, вряд ли мне раскроют глаза на происходящее здесь. А вот при помощи местных правоохранительных органов «закрыть» до выяснения личности — это они, пожалуй, могут.
Спрятавшись от ледяного ветра за памятником вождю, я задумался. Мои расчеты на вокзал и рынок не оправдались. Чтобы понять происходящее, нужен нестандартный ход. Я обвел взглядом противоположную сторону площади, там в шеренгу вытянулись стеклянные витрины магазинов.
«Трикотаж» — прочел я название крайней точки, дальше — «Хозтовары», «Гастроном», «Пельменная», «Парик…». Стоп, пельменная — место, куда люди приходят поесть, а сейчас можно и выпить. Как говорится, попытка не пытка. Если не найду добровольного информатора, хоть пообедаю.
Ежась от холода, я быстрым шагом пересек пустую площадь.
Поднявшись по бетонным ступенькам, я потянул на себя ручку металлической двери, выкрашенную в ядовито-синий цвет, лицо обдало теплым влажным воздухом с запахом бульона и свежей выпечки, а по ушам ударило:
Зайдя внутрь, я огляделся, здесь все еще витал воздух времени застоя. Мозаичные дед с бабкой, весело глядя на меня со стены, уплетали такие же мозаичные пельмени. Над трибуной, увенчанной серой махиной совдеповского кассового аппарата, висел самодельный плакат — на сером от пыли и засиженном мухами ватмане красными печатными буквами было выведено: «Убери посуду сам. Помоги себе и нам».
Из двух десятков столиков занято было три. Неподалеку от входа сидели четыре милиционера, их столик был заставлен тарелками с пельменями, салатами, стаканами со сметаной и пустыми. В центре стола стояли три водочные бутылки, одна уже пустая, вторая опустошенная на две трети и третья полная.
Судя по раскрасневшимся физиономиям и повышенным интонациям с доносящимся матом, блюстители порядка уже изрядно приняли на грудь.
Недалеко от милиционеров расположились три женщины, они ели молча, уставившись в свои тарелки, по-видимому, опасаясь, что подвыпившие обратят внимание на особ противоположного пола. Судя по свежим прическам, ухоженным ногтям и белым халатам, это были парикмахерши.
В самом конце, возле посудомойки, сидел одинокий мужчина. На вид ему было лет семьдесят, седые волосы, седая щетина на плохо выбритых впалых щеках, потухший взгляд из-под некогда мохнатых бровей. Мужчина вяло елозил вилкой по тарелке, пока наконец не «загарпунил» один из пельменей. Если судить по пустому стакану, в котором до этого была не сметана, дедушка тоже «накатил полушек». Одет он был в некогда дорогое драповое пальто с потертым от времени каракулевым воротником, и рядом на стуле лежала такого же цвета шапка-«пирожок». С уверенностью можно было сделать вывод: это старый провинциальный интеллигент, ныне обобранный и вышвырнутый на помойку родным государством. Русский интеллигент всегда переживает за судьбу отечества больше, чем за свою собственную. Из-за моральных страданий эти люди, как правило, очень болтливы, видя в своем трепе эмоциональную отдушину. А пьющий интеллигент болтлив вдвойне. Вот, пожалуй, и отыскался Кандидат на роль гида в этом чудо-городе…
Подойдя к окну раздачи, я заказал двойную порцию пельменей, салат из квашеной капусты, два пирожка с повидлом, стакан сметаны и стакан водки. Рассчитавшись с молоденькой кареглазой кассиршей, я выбрал из ведерка с чистыми вилками одну, не очень скользкую после мойки. И, держа поднос перед собой, направился к столику старика.
— Разрешите? — спросил я, стараясь придать своему голосу как можно более мирный тон. Старик поднял на меня глаза, а потом отодвинул свой стакан в сторону.
— Ради бога.
Я быстро расставил свои тарелки, стаканы, отнес к окну раздачи поднос и, вернувшись, сел напротив старика. Пельмени оказались отменными, салат из капусты, если бы не веселенькие проблески тертой морковки, выглядел бы не лучше, чем прошлогодняя солома. Проглотив пару пельменей со сметаной, которая почему-то напоминала кефир, я обратился к своему соседу.
— Водку пьете?
— А в чем дело? — Реакция была, как у атакующей кобры, мгновенной. В глазах старого человека читалось любопытство и нездоровое желание выпить. Секундная пауза, и дедок сглотнул слюну.
— Да вот хочу выпить, а один как-то не привык, — произнес я, стараясь выставить себя этаким рубахой-парнем.
— С удовольствием составлю вам компанию.
Я отлил из своего стакана добрую половину в стакан старика, мы чокнулись и осушили их до дна. Водка обожгла мой рот и живым пламенем потекла вниз к желудку. Несмотря на якобы застойную жизнь, водку и здесь продают «левую».