— Что, серьезно?
— Ну да.
— Еб твою мать, с этого бы и начинал!
Через полчаса водяра в сумке уже не лежала, а лежал на грязном полу сам Володя. Пьяный, конечно. Свежие Виктор и Катюха, набраться под завязку еще не успели, а потому точили лясы и скалились друг другу. Слово за слово…. Виктор был породистым самцом. Белокурый, голубоглазый, высокий. Лицо, правда, немного портила, выдвинутая вперед, челюсть. Но разве это недостаток?!
Из Катюхиной комнаты Виктор вышел под утро. Взлохмаченный, с красными прожилками в глазах. Дошел до умывальника, сунул под ледяную струю голову. Через минуту сознание начало поясняться. Катюха стояла рядом.
— Не ходи сюда больше. Все равно ничего у нас не будет. У меня Володька есть. Он нас на куски… если узнает.
— Не боись. Я уже все забыл. — Виктор хлебнул ржавой воды и, не оборачиваясь, пошел в батину комнату.
Так и сгинул бы в лабиринтах Катькиной памяти белокурый Витя с глазами-озерами, да не судьба. Через три недели, не ощутив привычной тяжести внизу, Катя забеспокоилась. Еще через две отпросилась с работы и пошла к врачу. Сдала анализы и пришла за вердиктом.
— Милочка, да вы беременны. — Седой, с орлиным носом врач-гинеколог, смотрел на нее, как на наивную дуреху. — А вы что и не догадывались?!
— Нет.
— Через восемь месяцев ждите пополнения.
Новость шокировала. Она так хотела ребенка и вот, когда он появился в ней, была совершенно не готова. «Неужели от него?! От того самого Вити?! Бог мой, а Володя?! Этот же пижон залетный — сивый, как мерин, не то, что темноволосый Ковалев. Он же сразу все поймет. Что тогда?! — В отчаянье она закусила губу. И тут же другая мысль — холодная, будто чужая, успокоила. — А что тогда?! Да ничего! Аборт делать не буду. Какой ни какой — мой ребенок, а не нравится — пусть собирает вещички и катится на все четыре стороны. Я никого не держу, ребенок мой и точка!»
Решительность, с которой она расставила все по местам, удивила ее саму. Но по-другому и быть не могло.
До поры до времени Катя молчала. Боялась реакции — вдруг не примет. Ковалев узнал, когда шел уже четвертый месяц. Удивился и обрадовался. И тут же в душе урки шевельнулся червь: «Мой ли? Не было, не было и тут раз тебе — готово! Что-то вдруг и сразу». Доверять он не умел, жизнь разучила, но и предъява без доказухи — пустой звон. А искать ее, доказуху — желания не было никакого.
Ребенок, родившийся у Катьки, оказался похож на нее. Только глаза другие — небесно-голубые. Но она быстро нашлась: у всех грудничков голубые глаза, а потом уже цвет настоящий приобретают. Возразить Ковалеву было нечего. Он и не возражал, единственно, настоял на имени — Максим. В честь кореша, который на зоне авторитет, да что там авторитет — честь его спас. Максим так Максим — Катя не возражала.
С рождением малыша все, казалось, встало на свои места. Даже — лучше. Жилконтора выделила им квартиру: однокомнатную и в спальном районе, но все-таки отдельную. Сообразительный Ковалев, постигший уже все секреты новой работы, стал бригадиром и почти перестал выпивать. Теперь леваки все шли в семью — на обновку и обстановку. Катя же занималась малышом. Все складывалось, как нельзя лучше, и Ковалев уже и позабыл про свои сомнения. До тех пор, пока не случилось одна встреча.
От криминала Владимир хоть и отошел, но прежних знакомцев не чурался. Мог выпить, поговорить, мыслями вернуться в прежнюю жизнь. Кореша его не задевали. Семья, работа, сын — каждый из них в душе завидовал, но вылезти из трясины криминала не мог или не хотел. А может, и то, и другое. Короче, каждый жил, как мог. Кто-то пахал, а кто-то воровал.
На одной такой встрече ему и передали: мол, кореш твой Максим Хром, по УДО на год раньше откидывается. Повидать тебя хочет перед отъездом. Для Ковалева Хром был, как старший брат, и увиливать от встречи морального права он не имел. Он и не увиливал. В день освобождения взял такси и подъехал прямо к воротам зоны.
Друзья обнялись. Постояли, помолчали немного и, выдохнув, Ковалев признался.
— Братан, я — пас. С ментами больше не играю.