– А где ваша жена? – вопросительно посмотрела на Корнышева Катя.
И Горецкий посмотрел на Корнышева, будто он тоже был не в курсе и ему очень хотелось знать, куда запропастилась Эльвира.
– Она решила воспользоваться приездом в Москву, – туманно поведал Корнышев, – и доделать то, что не успела сделать до отлета на Кипр. Так что кататься мы будем без нее. Ей ведь эта экскурсия не так интересна, как вам, Катя. Она здесь живет постоянно.
Кате такого объяснения оказалось вполне достаточно.
– Едем! – сказала она. – Я хочу все-все увидеть!
Они отправились на Воробьевы горы просто потому, что там непременно бывают и гости Москвы, и москвичи, в жизни которых случился какой-то особенно счастливый день, и Катя удивительным образом подпадала под оба определения сразу, но, когда они приехали на смотровую площадку и перед ними раскинулся огромный вечерний город, уже расцвеченный огнями, Катя только первую минуту всматривалась в панораму Москвы, в которой еще сегодня утром ей не представлялось возможным побывать, а потом обернулась к зданию университета и долго рассматривала его с благоговением, будто ей еще не доводилось видеть более совершенных архитектурных форм, чем эти.
– Я здесь должна была учиться, – сказала Катя задумчиво.
Но они уехали на Кипр, и мечты остались мечтами. Корнышев дал возможность девушке окунуться в воды печали, потом усадил в машину, и они отправились дальше. Скатились к Москве-реке, проехали по набережной. Перекинутый над рекой в районе Киевского вокзала пешеходный мост был красиво расцвечен огнями и отражался в воде.
– Здесь все другое, – зачарованно шептала Катя.
Они проехали по Новому Арбату. Широкий проспект, высотные дома, и все так не похоже на узкие улочки старого Лимасола. На Манежной площади они вышли из машины, и Корнышев увлек Катю в гущу подростков, избравших местом встречи сегодняшним вечером крышу зарытого в землю торгового комплекса «Охотный ряд». Их тут были сотни, они кучковались группами, и у каждого было свое занятие – катались на роликах, слушали музыку, пили пиво, целовались, курили, смеялись, лежали на не успевшем остыть после жаркого дня мраморе, плескались в фонтане – но для Кати они были одним целым, и частью этого целого очень хотелось себя почувствовать после одиночества своего кипрского существования, когда нельзя было откликаться на русскую речь, когда надо было сторониться соотечественников, когда самоизоляция была единственной возможностью уцелеть – так говорила Кате мама. И вдруг она окунулась в русскую речь, и никто из окружавших в эти минуты Катю людей не представлял для нее ни малейшей опасности, и она была сейчас по-настоящему счастлива.
Про машину они надолго забыли. С Манежной площади перешли на Красную. Затем долго стояли на мосту над Москвой-рекой. Кремль, храм Христа Спасителя и далеко-далеко впереди – высотка университета, возле которой они были еще совсем недавно. А если обернуться – совсем близко высотка на Котельнической набережной, знакомый силуэт которой еще сегодня утром лишь смутно вспоминался и казался бесплотным знаком московской жизни, в которую Кате уже не вернуться никогда.
– Никогда нельзя говорить «никогда», – сказала Катя.
Через Красную и Манежную площадь они вернулись на Охотный ряд и пошли вверх по Тверской, залитой огнями и заполненной людьми.
– Удивительное ощущение, – говорила Катя. – Я чувствую себя туристкой в своем родном городе.
Ей было интересно все. Она всматривалась в лица людей, разглядывала витрины и читала все подряд, что было написано на растянутых над Тверской рекламных перетяжках. Все, мимо чего москвич ежедневно пробегает, не поднимая глаз, представляло для Кати интерес и особенную ценность. Темное небо, свет фонарей, огни реклам – этот город оказался красивым, родным и совсем нестрашным. Здесь было много камня и слишком мало зелени, здесь по улицам текли реки машин и воздух был пропитан бензиновой гарью, а не запахами близкого моря, как в Лимасоле, и все равно это было лучшее место на Земле.
Им потребовалось почти два часа на то, чтобы пройти по Тверской от Охотного ряда до Триумфальной площади – при отсутствии пробок на дорогах это расстояние Корнышев преодолевал на автомобиле минуты за три – а Катя готова была еще бродить и бродить, но Корнышев уже придумал для нее новое развлечение. Он позвонил Горецкому, дожидавшемуся их в машине на Манежной площади, и попросил подъехать. Илья приехал, Корнышев и Катя сели в машину и отправились на Смоленскую площадь.
– Нам надо подкрепиться, – сказал Корнышев. – И немного отдохнуть. Иначе наших сил на ночь не хватит.
На самом деле он хотел показать Кате ночную Москву с высоты птичьего полета.
Они подъехали к гостинице «Золотое кольцо», поднялись на лифте к бару, и Корнышев через бар вывел Катю на открытую площадку.
Весь город был сейчас внизу, под ними. Справа угадывался силуэт мидовской высотки, усеянной оспинами темных по причине позднего времени окон. По Садовому кольцу мчался нескончаемый поток машин. Далеко впереди холодной мраморной глыбой белело подсвеченное здание правительства. Слева бликовала подернутая рябью река, светился огнями Киевский вокзал и убегал вдаль Кутузовский проспект, прочерченный пунктиром фонарей. Город не спал, несмотря на поздний час, казалось, что бодрствуют все десять миллионов его жителей, и с ними сейчас была Катя.
ebooksa