Проделывая каждодневно путь от дома до места работы, Миша Ветров непременно проходил через Патриаршие пруды. Немного не по пути, конечно, но он специально делал маленький крюк, чтобы пройтись вдоль пруда и посидеть на лавочке, если свободная найдется.
В этот день свободная лавочка была. Миша подошел к ней, постоял в задумчивости и сел. В воде отражались деревья. На противоположной стороне пруда красивая дама выгуливала собачку. А дальше, за дамой, совершенно не фиксируемый Мишиным взглядом, стоял припаркованный фургон. Оттуда мы снимали Мишу.
Миша любил это место, потому что здесь он из Миши Ветрова превращался в Мишеля Ветруа, молодого французского буржуа, присевшего отдохнуть где-нибудь в саду Тюильри. Достаточно было лишь закрыть глаза, чуточку расслабиться и вдохнуть полной грудью раскаленный воздух летнего города, в котором столько всего намешано, что по одним только запахам ни за что не определить, находишься ты в Москве, в Париже или вообще в Нью-Йорке каком-нибудь.
Два мужичка бомжеватого вида подошли и сели на противоположном конце занятой Ветровым скамейки. Он покосился на них, но только и всего. И в Париже есть бомжи, их там называют клошарами – Миша видел. Он прикрыл глаза, не оставляя мысли насладиться пятью минутами отдыха в Тюильри, и сквозь стремительно подступающую дремоту услышал, как один из мужичков сказал, явно блаженствуя:
– Хорошо!
То есть он совсем не это слово произнес, конечно, а равноценный по его разумению заменитель из скудного словаря бомжей, уголовников, малообразованных граждан и подростков, активно преодолевающих фазу полового созревания.
И второй мужичок тотчас же подтвердил:
– Хорошо!
Тем же самым словом, которое прежде прозвучало. Ну вроде как эхо вернулось.
– Приступим, что ли? – предложил первый.
– А что ж, – ответил второй, – давно пора.
Это я вам в переводе излагаю, потому что на самом деле мужички изъяснялись только матом да междометиями, что, впрочем, не мешало им превосходно понимать друг друга.
Ощутивший дискомфорт от подобного соседства, Мишель Ветруа, вполне возможно, хотел бы встать и уйти, но уйти ему не дали.
– Третьим будешь? – спросили у него.
Впервые это был не мат, а более или менее связная русская речь, непонятная, может быть, заезжему иностранцу (вы только представьте себе, что этот вопрос задан какому-нибудь немцу или французу, который едва-едва знает русский язык и потому каждое слово воспринимает только буквально, а любое идиоматическое выражение ставит его в тупик), но вполне понятная Мише Ветрову, взращенному в этой языковой среде.
– Нет, спасибо, – вежливо отказался он, оставаясь тем не менее на месте, потому что уйти теперь означало проявить малодушие и потерять лицо.
Краем глаза он заметил в руках своего собеседника бутылку зелья, один лишь запах которого мог вызвать тошноту у сомелье, обучавшегося искусству виночерпиев в самой Франции.
– Как знаешь, – равнодушно пожал плечами мужичок.
Тотчас же на свет были извлечены два явно побывавших в употреблении пластиковых стакана, в которые мужичок и налил зловонную жидкость неестественно рубинового цвета. Миша даже усомнился, действительно ли это вино.
– Ну что, вздрогнем? – предложил мужичок своему собутыльнику.