– С детьми. Каждый вечер им звоню.
– И сам поезжай.
– Нет, Юра. Уехать – значит сдаться.
Паша едва успел от двери отпрянуть – вдруг услышал на лестнице шаги. Встал в отдалении от двери, с каменным лицом. Виталий Викторович прошел мимо, даже не взглянув по обыкновению. Дверь за собой на этот раз прикрыл плотно.
60
Гость от Подбельского уехал за полночь. На ногах держался нетвердо и был мрачен почему-то, Подбельский его по плечу похлопывал и говорил:
– Тебя в самолет не пустят, если букой будешь.
– Пусть попробуют только, – еще больше помрачнел Юра. – Я их всех на пенсию досрочную поотправляю.
Спустились вниз, но на улицу Подбельский не вышел, простился с гостем в вестибюле, и они долго стояли, обнявшись. Как-то картинно все выглядело – в сумраке, при полупогашенных лампах, молчаливые охранники застыли безмолвными тенями, и в центре – двое обнявшихся мужчин. И только когда Юра отпрянул резко и решительно, Паша увидел слезы – их и не было почти, лишь блеснуло что-то в глазах и исчезло тут же. Юра развернулся и пошел прочь, уже вышел даже из коридора, но вернулся вдруг и пьяно крикнул, через порог не переступая:
– Я всех поубиваю в этом городишке, Дима, если с тобой случится что-то!
Подбельский дернулся, будто хотел за гостем своим броситься следом, а тот уже по ступенькам вниз сбежал и в машину садился.
Подбельский развернулся и пошел к лестнице. Паша следом за ним тенью скользнул и опять коньячный аромат уловил – ну почему они все так коньяк любят пить? И едва Паша подумал об этом, как Подбельский спросил у него, не оборачиваясь:
– Коньячку хочешь?
Паша оглянулся даже – его ли спрашивают, и когда понял, что его, ответил коротко:
– Я не пью.
– И я не пью.
Подбельский в свой номер вошел, дверь открытой оставил, и так получалось, что и Паша должен войти.
В номере было душно. Открытые бутылки на столе, остатки закуски.
– Садись, – сказал Подбельский и самолично разлил коньяк по стопкам.
Одну взял себе, вторую к Паше придвинул. Спросил: