– А ничего. Песня такая есть. Владимир Высоцкий написал. Слышала о таком?
– О нем слышала. У родителей пластинка, кажется, была. А такой песни – нет, не слышала.
Ларин старался говорить довольно бодро, чтобы вернуть женщину к реальности, хотя понимал, что Сагнер, скорее всего, впервые приходится видеть «свежий» труп, а не покойника, торжественно «запакованного» в гроб.
– Это ж с какой силой надо было бросить, – прищурился Андрей на ледоруб.
– Не знаю, что на меня нашло…
Ларин протянул руку. Франтишка отпрянула.
– Не дергайся. Я с тебя удавку снять хочу. – Андрей стянул узкую шелковую тесьму, обвивавшую шею Сагнер. – Держи на память. Тебя первый раз в жизни душили?
Франтишка тут же выбросила траурно-черную ленту в кусты.
– Ну и шутки у тебя! Конечно, первый и, надеюсь, последний.
– Никогда не зарекайся. – Ларин присел возле мертвого тела, перевернул его.
Альпеншток ручкой глухо ударил в камни. Он так крепко вошел между позвонками, что стал с ними единым целым.
– Зачем ты его трогаешь?
– Не только затем, чтобы обобрать мертвеца, – спокойно ответил Андрей, деловито обыскивая карманы. – Надо же узнать, кто он такой.
Ларин даже присвистнул, когда обнаружил в кармане клетчатой рубашки удостоверение краевого управления ФСБ.
– Однако хорошее у тебя начало, Франтишка. Ты офицера ФСБ ледорубом завалила, как в свое время ликвидировали товарища Троцкого. Звание его – старший лейтенант, а звали его Прохоров Павел Васильевич, командир взвода спецподразделения.
– А что такое ФСБ? – Сагнер округлила глаза.
– Ну, это бывший КГБ у нас так называют. Спецслужба, госбезопасность. Понятно выражаюсь?
– Так это офицер спецслужб! И я его…
– Кстати, почему он тебя душить бросился? Не просто же так.
– Он за рацией пришел. Забрал ее у меня, ничего не сказал и… – Сагнер боязливо тронула рукой шею.