Седая весна

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ведьма! Ой, ведьма эта Улька! Уж какой борзой до баб был наш прораб Яшка! В перерыв успевал с тремя отметиться. А уж опосля работы даже портки на яйцах горели. Так не жена, теща евоная к Ульке сходила, боялась, чтоб тот зять на руль заразу не намотал. И все на том. Словно в дверях ему яйцы ведьма защемила. Тихим стал. Не пристает, не щупает, не лезет и не просит. Как старик, даже скучно рядом. Мы шутим по привычке, он краснеет и уходит. Будто подменили мужика. А уж какой горячий да жадный был. Все ему не хватало. На три жизни вперед наклевался. Охладила его ведьма. Нынче уж не хохочем, не шутим, как раньше. А как было весело!

— Ладно, у вас прораба! Моя мать так не любила Ваську! Двоих родила от него, а она одно твердила — разводись с негодяем! Не отец он и не муж! Мы с Васей и пошли к ней! Она лепешку дала. Велела, разделив на три части, скормить матери в три дня. Сделали как сказала. С тех пор лучше Васи в свете нет никого. Жалеет, заступается за него. Я своим глазам не верю! Вот тебе и Уля! Вася на радостях не знал, как ее благодарить, ведьму.

— И много ль она берет? — поинтересовалась подслеповатая старуха.

— Тебе она зачем, бабка? Иль самого Кощея присушить собралась? Сколько жизни у тебя осталось в запасе? — рассмеялись бабы.

— Не об мужиках речь. На что они мне? Другое горе имею. Сыновья отвернулись много лет назад. Невестки отворотили. Пока могла — жила сама. Нынче старость одолела. Сил не стало. Одной совсем плохо. Хоть бы кто-нибудь к себе взял! Ведь и жизни на один вздох осталось. Неужель собачьи кончусь? — выкатилась слеза и, дрожа, застряла в морщине.

— Сходи! Может, поможет и тебе! — дали адрес. Ульяна лишь разложила карты на старую. Нахмурилась. И тут же заявила, что не станет помогать.

— Гадкая ты баба! Грехов на тебе больше, чем на барбосе блох! И все тяжкие! Их и в гробу не замолишь и не очистишься! Сколь вины твоей перед всеми и каждым! Вот где скажешь, не та мать, что родила! Ты хуже змеи. Сыновей разводила, спаивала, внуков обижала, попрекала каждым куском. Да еще и проклинала, всякие мерзости устраивала, позорила, сплетничала. Да кто такую в дом пустит? От тебя два мужа на тот свет ушли. Один — в войну погиб, в самом конце. Второй — недавно помер. Ты еще в третий раз хотела схомутать мужика. Да он не дался. Не схотел тебя! Хоть и вдовый! Знал, какое ты говно!

— Сама говно! — вскочила бабка. И, проклиная Ульяну, кинулась бегом из дома, удивляясь, кто успел так много рассказать о ней, предупредить о приходе. Она не верила, что карты могли так много рассказать о ней.

Отказала Уля и Савелию. Ох, как хотелось ему присушить соседскую вдову. Та с сыном и дочкой жила. Оба взрослые. Институты заканчивают. Скоро на свои ноги встанут. Им не надо будет помогать. А вдова хороша! Дом двухэтажный каменный. Вокруг сад цветет. В доме — все удобства, даже телефон. Не то что у Савелия. Все за домом и без дверей. Вышел туда, не только соседи, все собаки знают, чем Савелий ужинал. А вдова — богатая! Кофе на дню по нескольку раз пьет. На окнах занавески шелковые. И сама всю жизнь в начальстве работала. Но…

Ульяна, едва раскинула карты, побагровела:

— Ах ты, шиш корявый! Трех баб в гроб загнал! От детей избавился! Обоих сынов с дома выкинул! Еще и к невесткам приставал — старый курощуп! Из-под себя на сковородку норовишь положить! Скряга замороченная. Тебе еще и бабу? Колода гнилая! Не на твою облезлую морду эта картина. Пшел вон отсель, барбос лишайный. Твоя баба — кочерга и каталка! Жених — гнилой мухомор! Не марай пороги, хряк холощеный! — отворила двери настежь и вытолкала гостя из дома. Тот трусил по улице без оглядки.

Он даже забыл, зачем приходил к Ульяне. Горели лицо и шея. Даже затылок пекло. Только б никто не узнал и не услышал, как испозорила его ведьма. Сам о случившемся даже в гробу лежа никому не сознается…

Ульяна никогда и ни с кем не обсуждала приходивших к ней людей, не делилась, не говорила кто с чем появлялся. О бедах и болезнях молчала. А потому от нее не выскочила ни одна сплетня, и горожане убедились: умеет женщина хранить чужие секреты и доверяли ей многое.

Вот так поздно вечером, когда за окном стемнело, остановилась у ее дома машина, из нее вышли трое. Постучали несмело. Когда открыла двери, поняла, что не свои — не городские. Решила отказать. И, нахмурившись, спросила:

— Кого надо?

— Ульяну! — ответила разнаряженная женщина, пахнущая духами, кремами, красками.

— Что надо вам?

— Поговорить. Может, и нам поможете, — тихо ответил коренастый, плотный человек, стоявший к Ульяне ближе всех.

— Чем?

— Об этом, если вы разрешите, в доме поговорим.