— Я сам всплыл. Меня не отлавливали, — услышала девчонка.
— Зачем подробности? Фарт покажет, кто я есть? Разве не так? Меня Шакал сфаловал в малину не вслепую. Я не мылился! Пахан меня не первый день видит. А я его знал раньше Таранки и Боцмана. Сдышимся, Задрыга, и с тобой! — уставился в пол задумчиво.
Третий кент, устав ждать, теперь дремал на диване, раскинув руки. Рубашка на груди расстегнута. Загорелая шея покрылась потом.
Задрыга пристально разглядывала кента, пытаясь разгадать его биографию, составить о нем свое мнение.
По наколкам и татуировкам поняла, что этот кент судился восемь раз. Пять ходок был на дальняках. Из них трижды бежал, дважды — амнистирован. Фартует давно. Много счетов у него к милиции. Перебиты ноги. Есть следы от пуль. Цынга его не обошла. Все зубы вставные — из рыжухи. Лицо побито оспой. В уголках рта — Глубокие складки. Много горьких минут пережил человек.
— Как его кликуха? — спросила Шакала.
— Хайло!
— За что так?
— Он, когда разозлится, не то разборку или сход, всю Одессу вместе с Ростовом перебрешет запросто и не охрипнет. Не советую задевать его. Как законник — лафовый, но чуть задел, вони не оберешься! Секи про это! Я бы и не взял его, да он во многом рубит. Любую печать, штамп за десяток минут из картошки вырежет. Поставит, хрен отличишь, что липа! Надежен. Но психоватый! Если в кабаке перебрал, лучше не задевай его! Быковать начинает. Но, когда в дело, ни на зуб не возьмет. Это у него заметано! Ну и к шмарам возникает чаще других. Недавно с ходки. Пять зим на Колыме мантулил. Чуть живой добрался до Уфы. Там его кенты подхарчили и сюда отправили фартовать. От греха подальше. Хайло по всем северам мусора шмонают. Он, линяя, двоих охранников замокрил. И сам в машине укатил. Какая муку в зону привезла. В малинах кенты часто с ним махались. Да и в зонах — в фартовом бараке. Все из-за его характера. Ну так он у всякого из нас — не сахар.
Задрыга приметила на груди Хайло татуировки Колымы. Штурвал на берегу — выброшен за ненадобностью, а над зубчатым берегом — встает бледное колымское солнце.
Сколько крестов на берегу? Столько верных кентов там потеряно. Каждый в памяти живет, во снах фартует вместе, как раньше.
Нет кентов… Их отнимали сырость и морозы, цинга и малярия, повальный черный грипп, голод и свирепая охрана. Те, кому удалось живыми вернуться с Колымы, до конца жизни не верят в это чудо.
Задрыга смотрит на новых кентов. Они намного старше ее. Много пережили. Признают ли они ее в фарте, будут ли относиться на равных? Или придется враждовать, доказывать и этим, что она не случайно принята в закон…
— Эй, Задрыга! Хиляй ко мне! — позвал Глыба девчонку. И вытащив из нагрудного кармана золотые часы с эмалевыми вкраплениями, сказал:
— Это я в Черняховске стыздил. Ничего больше не приглянулось. Дешевка! А это — сам на зуб брал! Файная рыжуха! Носи! Пускай памятью тебе будут.
Задрыга поцеловала кента в небритую щеку. К нему она была привязана больше всех в малине. Ему верила, с ним делилась всеми секретами, его слушалась больше, чем отца. Его любила. Знала все сильные и слабые стороны. Им дорожила больше, чем всеми кентами. Его, Короля и Шакала признавала Задрыга. К другим всегда присматривалась, проверяла на всем.
— Эй, законники! Лангуст прибыл! — вякнул в приоткрывшуюся дверь новый шестерик.
— Как надо о том ботать? — впустил Глыба Лангуста в хазу и, взяв шестерку за шиворот, выбил во двор пинком.
— Зачем звал, Шакал? — остановился Лангуст на пороге, не смея сделать лишний шаг в своем особняке.
— Проходи, Лангуст! Потрехать надо нам! — предложил Шакал. И указал на дверь своей комнаты, но вдруг вспомнил, что старик с дороги, и велел сявкам накормить его.
ebooksa