Тот, не веря в счастье, что вырвался из подземки живым, помчался в город куда как быстрее, чем пришел сюда.
Двоих законников, избитых до полусмерти, выкинули следом за Сверчком, чтоб другим успели вякнуть, как связываться с Черной совой и что из этого может получиться.
Пятеро мужиков из шпаны молили Шакала о прощении, клянясь никогда больше не прикипаться к Черной сове.
Шакал велел и этих отпустить. Они уходили спотыкаясь, едва унося душу. Не оглядывались. Боясь получить вслед «маслину».
Чувырлу и Жилу хоронила Черная сова, вытащив кентов на поверхность. Их закопали на рассвете. Без гробов, без цветов, без слов. Сердцем жалели ушедших…
Лишь Тундра не мог проститься с кентами. Караулил Паленого, чтобы не слинял, когда придет в себя. Капка сказала сразу:
— Рыпнется смыться, жмури враз!
Но Мишка лежал не шевелясь. Он поздно пришел в сознание, когда малина успела вернуться в подземку.
— Очухался, пидер? усмехнулся Глыба, узнавший от Капки все подробности.
— Кто пидер? — попытался вскочить Паленый, но Глыба вовремя поддел его в пах.
— Падла! Козел! Вот Медведь услышит, кого грел столько лет! Небось, и лесных закладывал чекистам? — запоздало предположила Капка.
— Что с ним отмочим? — спросил Шакала Фомка.
— Капка! Хочешь хмыря замокрить? — кивнул Шакал на Паленого.
Задрыга взялась за «перо». Глянула в лицо парня. В нем не осталось ничего, кроме страха. В больших глазах мечутся искры запоздалого раскаяния. Губы бледные, запавшие.
— Как мало он жил! За что я любила его? Продал нас! Всех разом! Видно, не впервой ему, — думала Задрыга, глядя на Паленого, не торопясь, наслаждаясь его страхом.
— Чего тянешь резину? Мокри! — послышался за спиной голос пахана.
— Прости, Капка! — услышала Задрыга тихое, как шелест травы.
— Эх, гнида! А ведь я любила тебя! Сдохни, падла! На погосте— прощу! — пообещала, скрипнув зубами, и метнула нож. Он сверкнул короткой искрой. Как жизнь в ночи. Была и погасла. Без памяти и жалости…
Падая, Паленый ухватился за сердце. Он почувствовал, как умеет оно болеть лишь в последний миг.
— Сбросьте его в какую-нибудь канаву, — сморщился Шакал.