— Я знаю, суд врубит мне на полную катушку, под самую штангу. Там не станут спрашивать о причинах, им важен факт. И, конечно, живым я на волю уже не выйду. Некому выкупить и выручить. Я все потерял. Даже то, чего никогда не имел, — глянул на следователя потеплевшим взглядом. — И все ж спасибо вам!
— За что? — удивился тот.
— За допрос! Ни разу не унизил, не оборвал. Не назвал страхуевиной, чертовой задницей, выблядком из преисподней, как называли меня все. Единственный изо всех говорил со мной, не отворачиваясь и не плюясь. Хотя имел на то все основания. Не оскорбил и не грозил, как остальные. Жаль, что вот по такому поводу увиделись мы. Жаль, что прежде не были знакомы, может, не так холодно сложилась бы моя судьба. Ну, да чего теперь? Все равно в ней ничего не поменять. Если можно, поместите меня отдельно от Бешмета. Не слышимся мы с ним в одной камере. Хоть и немного мне жить осталось, а все ж… Пусть его ярость не поторопит мою смерть. Руки Бешмета измазаны в крови куда как больше, чем мои. И, как знать, кто из нас заслуживает пощады…
— Хорошо, я понял. Больше не верну к Бешмету, — пообещал следователь. Он попросил охранника увести Горелого в одиночную камеру и долго смотрел вслед Яшке, уходившему в глубь мрачного коридора.
Горелый шел, едва волоча ноги, опустив голову и плечи. Он ни на что не надеялся, ничего не ждал. Шел с допроса так, словно уходил из жизни. Усталый, изможденный, презираемый и гонимый, он сам себя давно вычеркнул из людей и уходил от них без сожалений.
Утром следующего дня Рогачев направился к начальству, чтобы, как всегда, доложить о результатах. Но впервые его попросили подождать.
— Начальник с Казанцевым разговаривает! Уже давно, — объяснила секретарь. Славик вернулся к себе.
А в кабинете начальника управления шел свой серьезный разговор. Он начался сразу, как только вошел Казанцев.
— Присядь, Жора. Не обижайся, это не фамильярность. Я специально называю тебя на «ты» и без отчества, чтобы ты понял — разговор будет не официальный, но мужской, как когда-то в студенчестве. Ведь мы однокурсники. И еще тогда были в добрых отношениях, хотя всегда умели сказать друг другу правду в глаза.
Зачастую она была горькой, болезненной и неприятной, как нынешние микстуры. Но без этого нельзя. И то и другое — лечит! Не так ли? — улыбнулся седой генерал. И продолжил, посерьезнев: — Все последнее время ты обижался на меня, да и на всех за то, что не поддержали, не помогли выбраться из неприятности, а потом из беды. Ты злился на всех за забывчивость и черствость. Ругал себя за годы работы в прокуратуре, которые посчитал потраченными бездарно?
— Вот в этом ты не прав! — не согласился Казанцев. Он напряженно ждал, к чему клонит его бывший друг юности.
— Ты помнишь, как нас распределяли?
— Конечно!
— Тогда никто не хотел идти в милицию. И нехватка грамотных людей сказывалась каждый день и в каждом деле. Нам очень мало платили. А главное, относились без должного уважения. Причем все! От последнего обывателя — сопливого мальчишки, до работников прокуратуры, нередко называвших нас оболтусами, бездарями, хамами. Разве я неправ?
К моей просьбе распределить меня в органы милиции ты отнесся через губу и не скрывал пренебреженья. И не только ко мне. Ты быстро стал расти. Тебя регулярно повышали в звании. Ты гордился своей должностью и зарплатой, своей семьей и положением в обществе. Да, тебя всюду нахваливали за громкие результаты в работе. И ты занемог…
— Я никогда не болел!
— У тебя появилась звездная болезнь! Это было куда опаснее. Помнишь, как я попросил тебя помочь по одному делу советом или консультацией. Ты жестоко высмеял милицию и ответил: «Как вы мне надоели!» Да, ты считался самым непревзойденным следователем с непререкаемым авторитетом, но, как человек, ты стал говном! — покраснел генерал за собственную грубость. И продолжил:
— Незаметно от тебя отвернулись даже твои сторонники. Наши однокурсники старались не вспоминать и не говорить о тебе. Ты давно перестал замечать их и здороваться. Как обидно было видеть твою заносчивость! Ты терял свою молодость, порвав с друзьями юности. Не успев обзавестись новыми приятелями, оттолкнул прежних. Тот, кто лишается своих друзей столь бездумно и легкомысленно, сам себя загоняет в ловушку будущих ошибок. Именно поэтому ты не смог выйти из них! Нам, милицейским, ты смеялся чуть ли не в лицо и говорил презрительно: «Да на что способна наша милиция? Дубинка заменяет ей все. В том числе и мозги, коих у ее сотрудников отродясь не имелось».
— Ну, знаешь ли! Я такое не говорил! — вскипел Казанцев.
— Не надо, Жора! Это было сказано при мне!
ebooksa