В бегах. Цена свободы

Когда мы остались вдвоем с Графом и немного отошли от братвы, я облегченно вздохнул. Двое не пятеро, куда выведет! Мы двигались достаточно медленно, боясь напороться на засаду. Поселок пришлось обогнуть справа, а это был солидный крюк. Железная дорога нас никак не устраивала, а вот бензовозы и грузовики, идущие из Губина по грунтовке к вольным поселениям, находящимся далеко в лесу, могли сослужить нам кое-какую пользу.

Из рассказов зэков, побывавших на этих «вольных» поселениях, я знал, что там творится. Поселки Тавда, Башмаки, Камень, Ослянка знали все пермяки. Маленькие миры среди бесконечного леса. Триста — пятьсот человек заключенных, тридцать — сорок ментов с семьями. Сброс заготовленного за зиму леса в реку во время сплава, гудение пил зимой. Уральско-тюремная империя во всей своей красе. Каждый год, а именно в мае — июне, из этих колоний бежали десятки и десятки заключенных. Кто бежал от непосильной работы и голода, кто от тоски, а кто просто от непомерного срока. Проехать по одной, по сути, единственной дороге мимо всех этих поселений к самой крайней точке, а именно к поселку Ослянка, от которого не так далеко до Свердловской области, гораздо легче, чем выехать по этой же дороге к Губину. Беглые рвутся на Большую землю, к железной дороге, и мало кто идет на Свердловск, а точнее, на Серов. Дорога не мед, что и говорить. Зато шансы! Там нет ни прокуроров, ни судей, закон правит Тайга. И если тебя, беглого или иного, «нечаянно» прикопают в этом лесу, вспомнит о тебе только родная мама. Найти песчинку в этом таежном океане почти невозможно, а тратить бензин, деньги и силы на поиски — слишком накладно. «Беглый рано или поздно попадется сам, если жив», — считают менты и не особо переживают. Завтра пригонят еще пятьдесят, сто человек, какая разница, кто будет валить лес? Лишь бы не мы.

После нескольких часов блужданий по лесу мы вышли на открытую поляну, я бы даже сказал, поле.

— Кажется, это настоящий Губин, не поселок. Смотри… — сказал Граф.

Я посмотрел вдаль и увидел город, город в дыму. До него было километра три-четыре, не больше. Но день еще не погас. Оставаться в лесу было гораздо опаснее, чем двигаться по открытой местности к городу. У нас просто не было выхода, и мы решили идти напролом. Как ни странно, но я был спокоен как памятник; все волнения и тревоги, все страхи и предчувствия покинули меня сами по себе. И я, и Граф понимали, что это конец, но просто не говорили об этом, поддерживая друг друга глупой игрой. Было обидно, обидно вдвойне и втройне оттого, что на этот раз, в отличие от предыдущего побега, мы были полностью «экипированы», имели отличные ксивы и кучу денег. И все коту под хвост! Проклятая масть!

— Как с патронами? — поинтересовался Граф, имея в виду патроны для моего «глушака».

— Еще одна обойма — в кармане. Последняя, — ответил я.

— Береги ее. Если мы и прорвемся, то только за счет глушителя. Бесценная вещь в нашем положении, — заметил он и повторил: — Бесценная.

— Ты хочешь оставить автоматы?

— Возможно, чуть позже. Если дойдем до города. Сдаваться не собираешься? — скорее пошутил, чем спросил Граф.

— Разве что Богу, а так нет.

— Тогда стань роботом и не щади никого. Ты меня понял? Ни-ко-го!

— Понял, — грустно протянул я. — Мы как те волки, в натуре!

— Наше преимущество — только в этом. Я пойду впереди, а ты немного отстань.

Мы прошли поляну до середины, когда где-то вдали раздались первые выстрелы. Затем еще и еще. Нет сомнений, стреляли из автомата, в лесу. Граф на мгновение замер и оглянулся назад, поднял руку кверху. Стрельба усиливалась; длинные трескучие очереди врезались в тишину и, долетая до нас, неслись дальше. «Им уже жарко», — подумал я об оставшихся. Граф ускорил шаг, а затем побежал. Спустя минут пять мы уже находились на территории какого-то заброшенного свинарника, из которого давно выветрился свинячий дух. В лесу по-прежнему стреляли. Нам было ясно, что менты обязательно вызовут подкрепление. Вопрос лишь в том, с какой стороны оно нагрянет.

— Не останавливайся! Прем вперед! — крикнул мне Граф на ходу, хотя я и не думал об остановке. Мы бежали по открытой местности, словно два одиноких зайца, надумавших порезвиться на воле.

Расстояние до первых жилых домов сокращалось с каждой минутой, но силы и особенно дыхание покидали меня. Я бежал как в бреду и совершенно ничего не видел перед собой. О Господи! Острая, острейшая боль в ступне пронзила меня насквозь. Перепрыгивая через какой-то ров, я подвернул себе ногу. Завалившись на бок, я тихо завыл. Граф продолжал бежать дальше, не оглядываясь назад. «Перелом или ушиб?!» Я боялся прикоснуться к ноге, ждал, пока боль немного стихнет. Наконец она отступила. Я чуть-чуть пошевелил пальцами, затем попробовал определить, что со ступней. Мне было по-настоящему страшно, одна мысль о том, что я получил трещину в кости, привела меня в ужас. Раньше, за все прошедшие дни нашего перехода, подобные мысли даже не посещали меня; я думал о ментах, о том, куда нам идти, и вот! Как просто и вместе с тем чудовищно хватко — раз — и ты в капкане! Да еще в каком! Но нет, Бог был милостив к такому ублюдку, как я, и на сей раз. Возможно, я и получил трещину, но ступать на ногу мог, мог! Когда Граф наконец оглянулся, нас разделяло уже метров триста. Очевидно, он все понял, глядя на шкандыбающего по полю Михея. Мало-помалу я разогрел кровь и стал ступать тверже, попробовал ускорить шаг. Получилось. Он сидел на земле и терпеливо поджидал меня, угрюмо опустив голову.

— Отрежь свои ноги и выбрось их собакам! — выругался Граф, брызжа слюной. Он злился не столько на меня, сколько на «случай», но все равно был зол. Еще бы, нам не хватало только этого. Мы были на виду, нас уже видели люди. Дома и дворы находились от нас в нескольких десятках метров, я видел, как движутся по шоссе машины, слышал их короткие сигналы, почти ощущал запах жилья. Осталась самая малость, один рывок, шаг, почти ничего. Скрутят нас или нет, но мы дошли, дошли! Назло всем ментам мира, рыскающим по дорогам земли. Мы дошли!

Глава двенадцатая

Город был слишком мал и прозрачен для того, чтобы спрятать в себе двух беглецов. Двое были слишком заметны для него. Мы шарахались от каждого встречного человека, но все же шли. Шарахались внутренне, не явно, но это «внутреннее» было пострашнее, чем явное. Собаки чуют волка за версту, волки чуют собак. Нам нужно было где-то укрыться, хотя бы на полчаса, но, как назло, не попадалось ни одного приличного двора. Все какие-то открытые, сквозные, просматриваемые со всех сторон. На лавках в этом городе не сидели, да и сами кособокие, полусгнившие лавки, каковых был негусто, вызывали одну жалость. Такой вид. Когда мимо нас проехала милицейская тачка с мигалкой на крыше, мы просто вжались в стену дома, словно это глупое «вжимание» в самом деле могло нас спасти. Но, к счастью, пронесло. Наши нервы были на пределе, какой только может быть у пока еще живого человека, и одно, самое безобидное, но неосторожное слово встречного могло привести к непредсказуемым последствиям для него и для нас. Граф оброс, его щетина была черной как смоль, она бросалась в глаза каждому. Я смотрелся намного лучше его, но все равно ужаснулся своему виду, когда глянул на себя в зеркальную витрину киоска. Впалые глаза, впалые щеки, бледное, почти белое лицо. «Больница или тюрьма» — так подумает всякий, кто обратит внимание на странного типа в серой куртке и черной вязаной шапочке на голове. Под курткой что-то есть, торчит. Наверно, спрятал бутылку или какую-то вещь. Пропойца!