Шейх

Ему удалось догнать её у первого же попавшегося на пути овражка. Келли стояла, ухватившись левой рукой за тонкую ветвь орешника и словно в нерешительности всматривалась в почти метровой ширины препятствие.

— Мадам, мисс, мэм, — твердил Идрис. Вспоминая все известные ему обращения к западным женщинам, он вдруг ощутил, как предательски дрожат его губы. — Я, миссис, я… — продуманные слова выпадали из памяти, он закусил губу и сделал в её сторону один шаг. Затем, ругая себя за столь явное волнение, потянулся к её руке, всё ещё удерживающей ореховую ветку. Тонкое запястье легло в его руку, и он сделал ещё один шаг, прижимаясь к её груди, и о чудо, она не отстранилась. Наоборот, тонкие гуды женщины потянулись ему навстречу, а почти невесомая ладошка правой руки легла на его талию. Нежные пальчики начали подтягивать вверх его тонкую льняную рубашку, освобождая для себя покрытую мурашками волнения кожу.

— Миссис… — почувствовав себя несколько увереннее, процедил сквозь плотно сжатые зубы всё ещё никак не верящий в ждущее его счастье Идрис.

— Молчи! — на чисто русском языке потребовала от него Барбара и впилась в его губы страстным поцелуем.

Идрис вздрогнул, слегка попятился, затем совладал с вдруг окутавшей его нерешительностью и, отпустив руку Барбары, заключил её в свои жаркие объятья. Вот он почувствовал, как она сделала шаг назад, шагнул следом, затем колени женщины начали подгибаться. Чтобы не упасть, он потянулся следом, наклоняясь и осторожно опуская Барбару на уже прохладную, но покрытую густой травой площадку. Упав рядом, Идрис уже перестал сдерживаться окончательно. Превратившись в тугой комок необузданных желаний, младший Келоев поспешно скинул с себя мешающую одежду и, сдернув с женщины брюки, навалился на неё сверху.

Всё кончилось очень быстро, слишком быстро, чтобы Барбара хоть в малой мере смогла насладиться произошедшим. Бокал страсти оказался испит до дна, но напитка в нём оказалось мизерно мало для того, чтобы она смогла получить истинное наслаждение. Страсть клокотала в ждущей объятий и ласки женщине. Но уставший «дикарь» лежал рядом, раскинув руки и, тяжело дыша, совершенно по-детски чмокал губами. Сама же Барбара, так и не дождавшись продолжения, сдвинула ноги и, задавив в себе пламя никак не желающей утихать страсти, резко поднялась на ноги. Подхватив одежду, она с лёгкостью перепрыгнула через столь, казалось бы, озаботивший её прежде овражек и что-то сердито высказав по-английски, уединилась в близлежащих кустиках.

Когда она вернулась к всё ещё возящемуся со своей аппаратурой Хогарту, её лицо хранило печать подчёркнутого равнодушия, могущего обмануть многих, но не пристально взглянувшего на неё кинооператора.

— И как? — с ехидцей в голосе спросил он, отставляя в сторону готовую к работе телекамеру.

— Животное! — зло бросила Барбара, уходя в полутьму отведённой им землянки, и было непонятно, кого она имеет в виду: то ли Роберта с его бестактностью, то ли не сумевшего угодить ей Идриса.

— Шлюха! — едва слышно пробормотал телеоператор и вновь принялся возиться со своей любимой «игрушкой».

Аслан.

Еще накануне боевого выхода спецназовцев Аслан прибыл со своими ребятами в селение…ты и, заняв позиции на его восточной окраине, приготовился ждать. Каково же было его удивление, не понимание, возмущение, когда он (уже в то время, когда ГРУшные группы вышли на задание и начали движение в его сторону), получил от высокого начальства команду покинуть село и прибыть в пункт постоянной дислокации. Но приказ есть приказ. Ругаясь по — чеченски и матерясь по-русски, Аслан приказал своим парням покинуть позиции. Вскоре несколько машин, гружённых солдатами Аслана, выехали в восточном направлении. В душе покидающего…ты подполковника скребли кошки. А подсознание твердило о происках пресловутого Шайтана. Вскоре пыль за машинами осела, а в «мирное» село возвратились мир и спокойствие.

Группы специального назначения.

Три группы специального назначения постепенно углублялись в лес, расходясь, расползаясь всё дальше и дальше друг от друга. Ефимов продвигался вперёд, выдерживая направление строго на запад. Гуревич — забирая вправо, углублялся на север, и все сильнее и сильнее подбирался к вершине широкого хребта. А идущий к югу Крушинии шёл, постепенно приближаясь к окраинам селения…ни. Впрочем, до них, до этих окраин было ещё далеко.

Игорь Гуревич, ведший своих бойцов по одному из небольших отрогов, время от времени с беспокойством поглядывал на показания джипиеса. Вскоре должно было начаться вытянутое на несколько квадратов минное поле, как мечом отделяющее его от идущего чуть южнее Ефимова. Так что надо было не прозевать момент и взять ещё немного севернее, чтобы наверняка обогнуть это смертоносное местечко, а не брести по его кромке. Наконец Гуревич окликнул идущего впереди бойца и передал команду «уходим вправо». Почти сразу повинуясь его приказу, людская цепочка отклонилась к северу и поползла дальше по большой дуге, обходя неизвестно когда установленное здесь минное поле. Когда же группа, снова сменив направление, потянулась на северо-запад, Игорь, взглянув на экран джипиеса, довольно улыбнулся — до означенного ранее места забазирования оставалось совсем ничего. Он вспомнил свою любимую присказку «три раза…», и его улыбка стала ещё шире. Началось крайнее боевое задание, (в то, что в оставшуюся после него неделю их могут сдёрнуть куда-то ещё, Игорю, как, впрочем, и всем остальным разведчикам, не верилось), а дни на боевом задании обычно летели быстро.

«Можно считать, осталась одна неделя, — подумал он, ощущая в душе радостное предчувствие. — Наташа, готовь стол и…» — что означало это И, он додумать не успел. Рука шедшего впереди разведчика взметнулась вверх, останавливая всю группу. Игорь замер и, машинально повторив движение впередиидущего, включил радиостанцию.

— Что там у тебя? — не озабочиваясь позывными, спросил Игорь у сержанта Ляпина.

— Следы, — коротко ответил тот, тоже не слишком зацикливаясь на применении позывных.

— Сейчас подойду, — сухо поставив бойцов в известность о своих намерениях, Игорь направился в головняк группы.

Братья Келоевы.

Идрис был практически счастлив.

«Эта женщина, эта женщина! — он не находил слов, чтобы выразить своё восхищение. Когда он представлял её себе мысленно, в его голову приходило лишь одно слово — СТРАСТЬ, да она именно такой и была — Страсть. Женщина — страсть. Воспоминания о тех чудных мгновеньях, (эх, если бы Идрис ещё отдавал себе отчёт, сколько их всего было-то, этих мгновений!) заставляли его сердце трепетать, словно это было не сердце взрослого мужчины, а сердечко пойманного в корзину воробушка.

— Брат, я хочу её! — воскликнул Идрис, едва они оказались с Ибрагимом наедине в своей землянке.