— Чтобы такое не случилось, мы с них здесь глаз не спускаем.
— Но вы не можете знать всех, они же не стоят у вас на учете!
— Кого не знаем, тот не опасен. Значит, не успел втянуться и способен бросить это увлечение.
— Но как вы смеете отправлять чифиристов на свободу, не вылечив их! Ведь они опасны для окружающих. А лечить по-настоящему, судя по вашим словам, их здесь не пробовали. Таких больных нужно было помещать в специализированные лечебные учреждения закрытого типа. Чтобы они стали тем фильтром, какой должен предшествовать освобождению!
— Что делать? Это болезнь слабовольных. И имя ей — горе человеческое. В наших условиях важно было выжить. А о спецлечебницах я от вас от первого слышу. Не знали мы о них…
— Но мы обязаны всегда беречь людей, даже если они преступники. И вот тут как раз все средства хороши, в том числе и принудительное лечение, и письмо о том, что человека надо держать под контролем. Постоянным, до полного излечения. Иначе мы своим благодушием и невежеством сами порождаем преступников. Я о чифиристах слыхал. Но от самих освободившихся. Вы же должны были сообщать об этих неблагополучных в их сопроводительных документах…
Игорь Павлович молча шел рядом. Наконец, трудно выдохнул:
— Верно. В инструкциях о таком не было. Вот и оплошали.
— Скажите, Игорь Павлович, а как вы работали с теми, кто повторно к вам попадал?
— Ну, с ними особо. Если это воры — часто поселяли их в бараки к работягам. Те и черта переделать умеют на свой лад. Естественно, работу потруднее давал. За малейшее нарушение — вводил ограничения на посылки и письма. А еще я их на примерах учил. В лагере, как, видимо, вы знаете, нередко имеются старожилы. Это воры, какие доживают здесь свою жизнь. Ни здоровья у них нет, ни семей, ни своего угла. Одним словом, собачья у этих стариков жизнь. Вставать, есть, работать, ложиться спать — все по команде. А у них уже и головы сивые. Им бы на печке кости греть, а они по нарам мытарятся. Они не словами — видом своим многих вразумили. Да вы посмотрите, вон один такой идет. В прошлом году освободился. Седьмой десяток пошел ему. Экий дремучий лешак! А тоже вор бывший. Теперь уже никуда не годится. Разве только сторожей пугать своим видом да собак.
По противоположной стороне улицы, еле переставляя ноги, шел старик. Руки его тряслись. От постоянной работы на ветру — глаза слезились. Сколько ему осталось жить? Год, два? А может меньше. Белая-белая голова его в землю смотрит. Что он потерял? Свою судьбу, жизнь? Но разве найдешь их теперь! А если бы и повезло отыскать, не удержать все это в старых слабых руках. Не по силам им такая находка, не обрадует она старика. Верно присматривает себе горемыка хоть при смерти потеплее уголок. Да где ни копни — всюду вечная мерзлота. Снизу, сверху — сплошной холод. Да и внутри ничего для жизни не осталось. Все ушло, все утрачено. Белый свет давно не в радость. Ведь вот обидно, и хоронить будет. Никто не всплакнет над могилой. Жизнь была или приснилась? Может, он вовсе не старик и не жил на земле?..
Слабой, едва заметной тенью плелся старик по тротуару. Так же незаметно прошла мимо него жизнь. А он не оглянулся. А когда спохватился, она была далеко в прошлом. Догнать бы! Да сил не осталось.
Яровой отвернулся. Тягостно видеть тлен. А Бондарев еще на одного прохожего указал:
— Вон тоже «чудо». Этот за изнасилование десять лет отбарабанил минута в минуту. В лагере ему не повезло: обморозился. Думали, умрет. Но нет, живуч оказался. Себе в насмешку. Теперь бабам только конфеты носить годен. Эх-х, горе. С такой статьей в лагерь лучше не попадать. Не любят таких зэки. Как ни ограждай — всяк поизмываться норовит. Знаете, как с насильниками здесь обходились? Оборвут пуговки на брюках и пришить не дают. Мол, проветривай, чтоб не загорелся ненароком. Сколько их пообморозилось! За каждым не усмотришь… Вор — он только вор. С женщинами умеет обходиться по- рыцарски. А у иных и семьи есть. Дети. Так вот воры этих пройдох хуже, чем милицию, недолюбливают. Раньше их частенько проигрывали. Жизнь насильника картежной ставкой делалась. Порою было невозможно узнать, кто из проигравшихся убил. Все в один голос отвечают: мол, в зоне очистили.
— Но мой покойничек был староват для подобных подвигов… — подумал вслух Яровой.
— Надеюсь, он не сразу таким родился? — съязвил Бондарев.
— Да, но… в лагере соответствующий контакт исключался.
— Верно, но у женщин есть рыцари!
— А почему именно из лагеря? Если допустить, что незнакомец убит…
— Возможно, за родственницу отплатили. А случалось и за незнакомок мстили. Женщины не вызывают повышенного интереса, когда их рядом много. Если их нет— они нужны и дороги. И пусть ее никогда не знал и не видел в глаза барак, но за женскую честь и имя встанут на защиту все, кому дорого человечье начало. Поругание у нас не прощали. И не терпели пошлостей, сальностей. За это зэки били смертно. Ведь каждая женщина — это либо мать, либо дочь чья-то, жена или сестра кому-то…
ebooksa