И впрямь, безгрешно и благопристойно прошли они через водное очищение. Плескали воду на каменицу, шипела она вихрями пара, жгла кожу, изгоняла бесов, хвори и мерзости, очищала тело и душу.
Сюда, в гущу приземистых улок и закоулков, разделенных путаными и перепутанными заборами, тынами, палисадами, укрытую деревьями и кустами, французы не совались. Марфина изба тремя узкими окошками и крыльцом глядела на небольшую улицу, немощеную и истоптанную, — чисто деревенскую.
Вечерело. Не по-осеннему теплый вечер стоял, и Марфа с Клещом сидели на лавке у бани чистые, свежие, ублаготворенные.
Здесь, в богом забытом уголке Москвы, было еще тихо. Но подалее, в версте-полутора отсюда, поднимались в темнеющее небо дымные облака, где-то метались уже и языки огня. Долетали неясные голоса, отдельные выстрелы, грохали какие-то отдаленные взрывы, вспыхивали зарницы. Враг был и Москве, он хозяйничал, бражничал, справлял свой день. А Москва — брошенная, забытая, пустая — бессловесно мучилась.
И тут грянуло два близких выстрела, потом еще несколько.
— Никак у генерала Муравьева палят! — обеспокоенно вздохнула Марфа. — Две улицы отсюда.
— У Муравьева, говоришь? — Клещ что-то вспомнил, и его мирному настроению окончательно пришел конец.
— Ну да. Генерал-майора и кавалера отставного Ивана Юрьевича Муравьева. Да куда ты попер? — удивилась Марфа. — Нашли небось пожиток какой да не поделили, басурманы, вот и палят друг дружку… Тебе-то они на кой ляд сдались?
— Нашли… — прошипел Клещ. — Я им найду, мать их распротудыть!
Шаги Клеща слабо слышались в проулке, а выстрелы от дома Муравьева грохали все чаще и злее. Марфа всхлипнула и перекрестила вослед непутевого своего крестового брата…
Он вышел на зады муравьевского дома незамеченным, несмотря на то что солнце еще не село и сумерки, как назло, сгущаться не хотели: во многих уже концах Первопрестольной проклюнулся Великий Красный Петух. «Завтра закукарекает!» — злорадно вспомнил Клещ слова Кривого.
Прячась в кустах, держа наготове пистолет, Клещ подобрался к ограде заднего двора — крепкому бревенчатому забору сажени полторы в вышину. Раньше бы, до отъезда барина, из-за забора бы уже загавкали злющие кобели, почуяли бы чужого. Но барин уехал и кобелей забрал, а раз так, то и жить легче. Знал Клещ один лаз, который устроили под забором барские дворовые, чтоб по ночам до милушек ходить. Был тот лаз между конюшней и шорным сараем, где под навесом держали сено. Сено-то и прикрывало подкоп, о котором ни барин, ни дворецкий не ведали.
Оглядевшись и убедившись, что ни справа, ни слева его не видят, Клещ протиснулся в лаз, осторожно прогребся через сено, глянул.
Палили в доме, на втором этаже. А тут, внизу, всего шагах в десяти, перед Клещом виднелся солдат — улан польский. Солдат держал на весу кавалерийский короткий карабин и глядел наверх, видать, приказано ему было следить, чтоб тот, кто наверху воюет, не убег.
Сообразил Клещ, что улан тут не один стоит, а дом скорее всего окружен ими кольцом, и стоят они, видя друг друга. А значит, ежели Клещ сейчас улана со спины врасплох возьмет, то только этого и успеет прирезать, а ближние двое Клещу дыр в голове добавят.
Тем же лазом Клещ вылез обратно. Тут его клюнуло: уланы — войско конное, значит, сено им надобно. Ежели подпалить сенник — тушить побегут, тем более вроде у них и в конюшне лошадки похрапывают — господ офицеров небось… Нут-ка, побегайте, панове!
Клещ вздул трут, сунул огонек в сено. Не сырое, задымило желтым, затрещало, занялось!
А Клещ из лаза да вдоль забора — влево. Знал, что есть еще лазейка…
Забор бревенчатый кончился углом, за которым начался проулок, тесный и заросший лопухами да кустами, только боком и протиснешься. И то если пузо небольшое. Ну, Клеща господь пузом не пожаловал. Во дворе поляки уже тревожно орали.
Добрался Клещ до лазейки, протиснулся в пятивершковую щель, отодвинул две доски в задней стенке сарайчика, подобрался к дверце, стараясь не повалить какие-то рамки да иную деревянную дребедень.
ebooksa