— Не тронь ее, она вон какая худенькая, — сказал Крыса.
— Чем ближе кость, тем слаще мясо, — ответил Спортсмен.
Они снова заржали.
— А он предпочитает двойные бифштексы, — заметил Здоровяк, глядя на меня и стуча себя пальцем по черепу.
Первый локстонский закон Леммера: в городке не давать воли своему гневу. Я встал, подошел к стойке и, держась к ним спиной, достал бумажник.
— Знаете, почему Иисус не мог родиться в Локстоне? — спросил друзей Крысеныш.
Тетушка Вильна нахмурилась.
— Потому что здесь нет ни одного умного мужика, — ответил Седой.
— Ха-ха-ха!
— И ни одной девственницы, — подхватил Здоровяк.
Снова «Ха-ха-ха» — на октаву выше.
Тетушка Вильна выписывала нам счет — медленно и аккуратно, как всегда.
— Ну не знаю, — возразил Седой. — Судя по виду, похоже, Эммочка еще девственница.
Я положил ладонь на стойку, опустил голову, медленно сделал вдох. Вдох, выдох. Я понимал, какие мысли вертятся у них в головах. Они меня рассмотрели, увидели невзрачного, тощего субъекта, деревенщину. Храбрости у них заметно прибавилось.
— Тощая дева со взором горящим, — сказал Спортсмен.
— Да ты, оказывается, поэт! — воскликнул Здоровяк.
— «Эмма, о, Эмма!» — пропел Крысеныш.
— Ха-ха-ха!
— «Скажи своей маме, что дядя хочет сделать с тобой ребенка».
Хриплый хохот над его вариантом популярной песни «Эмма».