Я открыл бумажник, приготовился платить. Заметил, как дрожат руки.
— Не волнуйся, Эмма, я буду нежен с тобой, — сказал Крысеныш.
— А может, и нет, — подхватил Спортсмен.
— Ха-ха-ха!
Я услышал, как Эмма отодвинула стул от стола и подумал: вот оно, началось.
— Ну, так давайте, — сказала Эмма. — Попробуйте только!
— Хо-хо! — протянул Крысеныш, но храбрости у него заметно поубавилось.
Голос Эммы резал, как нож:
— Интересно, что сказала бы твоя жена, если бы увидела тебя сейчас. И дети…
У них не нашлось что ответить.
— Девяносто пять рандов, — прошептала тетушка Вильма.
Я понимал, что нам необходимо срочно выйти из ресторана. Хотя бы ради нее.
— Какие вы жалкие! — сказала Эмма.
Зловещее молчание. Я торопливо выложил деньги на стойку и развернулся лицом к залу. Эмма, пылая от негодования, держалась за спинку стула.
— Эмма… — позвал я, потому что мне уже приходилось видеть, какая она бывает в ярости. Девять месяцев назад она бесстрашно тыкала своим тонким пальчиком в грудь здоровяка полицейского.
Я увидел лицо Седого, увидел, как в нем закипает злоба, и понял: от его следующих слов зависит все. Я направлялся к Эмме, когда он сказал:
— Ты за кого себя принимаешь, мать твою?
Я отчаянно цеплялся за последние остатки самообладания. Разум требовал: «Уходи!»
— Сама ты жалкая, тощая сучка! — прошипел Седой.
Ярость смыла все мои благие намерения. Я резко изменил курс и направился к нему.