Гнев смотрящего

– Объект все время движется, вот он и боится рисковать, – уныло пояснил Абрамов.

От раскаленной крыши на чердаке стояла ужасная духота, и голые торсы раздевшихся до пояса разведчиков блестели от пота, а от непрерывного воркованья голубей, запаха голубиного помета и гудения лифта мутилось в голове. «Еще, не дай бог, лифт сломается и монтеры придут, – думал Абрамов. – Как-то неохота поддельные ментовские ксивы доставать».

Мало-помалу стало темнеть, а Сержант все лежал в той же позе на матрасе и смотрел в сторону особняка то в прицел винтовки, то в бинокль. Наконец стемнело настолько, что взгляд уже не мог отчетливо различать человеческие фигуры возле особняка. Прицелы ночного видения не могли обеспечить точной стрельбы на таком расстоянии; и потому Сержант разобрал ружье, сложил его части в чемоданчик, накрылся одеялом и вновь затих. С матраса он так и не вставал.

– Понятно, почему он такой плотненький, – саркастически заметил Лебедев. – Уж больно у него малоподвижный образ жизни.

Однако, когда на рассвете разведчики, зевая, выглянули в слуховое окошко, они обнаружили, что Сержант вновь лежит на матрасе с винтовкой на изготовку и наблюдает в прицел за происходящим вокруг особняка. Когда в фильме «Семнадцать мгновений весны» закадровый голос напыщенно объявил об умении Штирлица просыпаться без будильника в заранее намеченное время, зрители посмеивались над этой способностью русского разведчика. Однако на самом деле такое умение в рядах специалистов тайных операций является настолько необходимой и заурядной вещью, что о нем даже не принято говорить. Поэтому разведчики не удивились, обнаружив, что Сержант проснулся раньше них, а лишь задались вопросом, сколько времени им еще предстоит пропариться на чердаке, прежде чем этот любитель действовать наверняка наконец выстрелит. В течение дня Сержант вновь не раз заставил разведчиков поволноваться: объект вновь трижды появлялся в поле зрения, и оба майора, словно футбольные болельщики, замирали, напрягшись и бормоча:

– Давай… Ну давай же!

Однако и этот день прошел безрезультатно – Сержант так и не стал стрелять.

Лебедев ворчал:

– Он, может, способен так месяц пролежать, а у меня уже нервы не выдерживают. И потом, здесь же натуральная душегубка!

– Да ладно, – урезонивал его Абрамов, – Фариду вон, в машине на людной улице, еще хуже.

– Фарид – младший по званию, – ухмыльнувшись, ответил Лебедев, расстилая спальный мешок среди всякого чердачного хлама, загаженного голубями. – Слышь, Сань, надо бы перекусить на сон грядущий, а то с этим наблюдением целый день ничего не ели. Так и язву недолго заработать.

– А я бы и стаканчик пропустил, – заявил Абрамов.

– Горячей водки? – съязвил Лебедев.

– Обижаешь, – возразил Абрамов. – Я коньячку с собой прихватил.

– Ну, горячий коньяк – это можно, – согласился Лебедев.

Оба отставных майора расположились на деревянных балках, пересекавших чердак поперек, и приготовились к ужину: Абрамов достал бутылку недешевого армянского коньяка, хлеб и банку тушенки, а Лебедев – десантный нож, огурцы и яблоки. Взяв из рук товарища банку, Лебедев проткнул ее ножом с такой легкостью, словно она была из бумаги, и вскрыл одним круговым движением. Абрамов с хрустом открыл винтовую пробку бутылки, словно свернул шею цыпленку, и вытащил из кармашка стоявшей тут же сумки складной стаканчик – так называемый «шоферский». От обычных стаканчиков такого рода этот отличался тем, что был сделан из чистого серебра.

– А я свой такой же потерял, – взглянув на стаканчик, с сожалением сообщил Лебедев. – И где? В этом гребаном Таджикистане, черт меня туда занес!

Лучи закатного солнца били в слуховое окно, розовыми отсветами ложась на балки, стропила и всякий хлам. Друзья настроились на неспешную философскую беседу. Лебедев открыл рот, готовясь осушить стаканчик. И в этот же миг на смотровой площадке прозвучал раскатистый щелчок, словно пастух бичом подгонял бредущих с выгона коров. Лебедев закрыл рот, рука его дрогнула, и несколько капель коньяка пролилось на брюки. После паузы раздалось еще пять или шесть щелчков, следовавших через равномерные краткие промежутки и почти слившихся в очередь. Лебедев быстро опрокинул коньяк в рот, и оба майора бросились к окну.

На двор особняка уже легла вечерняя тень, но тем не менее в бинокль еще было хорошо видно все, что там происходило. Охранники с рациями и телефонами в руках, пригибаясь, метались по двору и озирались по сторонам, стараясь определить, откуда стреляли. Какие-то люди в модных костюмах, прятавшиеся за машинами, один за другим опрометью бежали обратно в особняк. Черный «БМВ», судорожно маневрируя, на глазах у разведчиков врезался задом в бетонную кадку с декоративной елочкой, а потом дернулся вперед и чуть не задавил охранника, пробиравшегося в свою будку. Разведчикам казалось, что даже на таком расстоянии они слышат раздающиеся у особняка истерические крики.

А виновник всего этого переполоха, Герасим Савельевич Заботин, отставной полковник ФСБ и крупный московский бизнесмен, лежал посреди двора на спине в медленно расстекающейся под ним луже крови. Белая рубашка на его груди тоже вся пропиталась кровью – видимо, Сержант очередью из нескольких выстрелов, последовавших вслед за первым, добивал уже лежавшую жертву. К раненому никто не подходил, никто не пытался оказать ему помощь, опасаясь попасть под обстрел. Окруженный при жизни угодливыми льстецами и покорными слугами, большой человек был теперь брошен на произвол судьбы – никто из его окружения, кормившегося из его рук, не желал рисковать ради своего босса. Впрочем, их опасения были уже напрасны – Сержант молниеносно собрал все свое хозяйство, включая стреляные гильзы, спустился к двери на чердак и открыл замок своим ключом. Разведчики тем временем уже пришли в себя и тоже принялись лихорадочно собираться.