Ступив на подъемник, он признался самому себе, что знал планы и похуже, но они в свое время тоже сработали.
Сергей Харламов опустил трубку спецтелефона на рычаг. Он вдруг начал понимать, что за похищением его жены стоят не деньги – слишком большой риск брать в заложницы жену вице-премьера ради личного обогащения. Он был на волосок от разгадки, когда в его кабинет влетел адъютант:
– Сергей Васильевич, только что пришло срочное сообщение: группа боевиков в городке Черный совершила теракт. В милицию поступило несколько звонков от гостей. Юлий Вейсберг...
– Убит? – опередил подчиненного Харламов. – А генерал Разлогов не пострадал?
– Об этом мне ничего не известно.
Костя не смел поднять голову. Он смотрел на Цыплакова, как в зеркало. Но Цыплаков не был готов стать чьим-то отражением, он даже собственную тень плохо отбрасывал.
– В тот день я была рядом, – сказала Шелковая Моль, обращаясь к Цыплакову. – Как и положено партнеру. Я бы пришла тебе на выручку, если бы что-то пошло наперекосяк.
– Кто бы сомневался, – усмехнулся Цыплаков. – Не объяснишь, почему в конторе Разлогова тебе перестали доверять настолько, что понадобился контролер?
– Я – женщина. И могла морально сломаться. Ты оказался ценнее меня. Я бы многое отдала, чтобы ты меня не нашел. Но прошлого не вернешь.
С этими словами Ипатьева, не в силах сдержать внутреннего напряжения, разрядила оружие. Один, два, пять выстрелов в потолок, а когда пистолет щелкнул затвором, она бросила его в лужу. И первой вышла из бункера.
Вместо эпилога
Цыплаков сел напротив Грина. Ему было чертовски жаль этого человека, который вернулся на службу, переступив через боль... и стыд, как бы странно это ни прозвучало. Павла успокаивала надоедливая, как единственная муха в палатке туриста, мысль о том, что Гриневский без работы не останется. Но что он пишет в своем блокноте?.. Цыплакову так ни разу и не довелось заглянуть в него. Даже когда ему доводилось одному оставаться в кабинете начальника, он не мог отпустить свой ручной тормоз. Блокнот был пухлым, исписанным почти наполовину. Другая половина смотрелась монолитом; Грину только предстояло разделить слившиеся воедино страницы, заполнив их своим аккуратным почерком. И вдруг Цыплаков заметил, что Грин не продолжает, а заканчивает блокнот, заполняет последнюю или предпоследнюю страницу. А как же другие, так и останутся чистыми?..
Но что мог написать, пусть даже на прощанье, сам Цыплаков, окажись он на месте Гриневского? Ведь он лишь с недавнего времени стал понимать его, и доказательство того – стиль, который он перенял у Грина.
Своего на ум ничего не пришло, а вот слова самого Грина прозвучали в голове Цыплакова, как наяву. Это были слова об измененных правилах в шахматах, когда фигуры противника переходят не на край доски, а становятся на сторону победителя. Это и слова Сергея Харламова: «До поры до времени нельзя понять, какую цель преследует генерал Разлогов. Она становилась видимой только тогда, когда вмешаться в процесс просто невозможно».
Так и случилось. Пусть даже и помимо воли самого генерала.
Цыплаков оставил шефа один на один с его мыслями и вышел в опустевший офис. Присев за один стол, он написал на листе бумаги: «Все ушли на фронт». За другим – «Закрыто на карантин». А вот и стол Ипатьевой. Он присел на краешек, недолго думая, «отправил» Светку в отпуск: «Временно освобождена от работы».
Вчера Павел защищал Шелковую Моль, но почему он это делал, объяснить смог только сейчас. Ведь все эти долгие дни Цыплаков только и делал, что искал своего контролера, ему был нужен «меченый атом», товарищ по несчастью, чтобы в паре с ним найти выход из этого беспросветного положения. Она пришла бы на выручку, если бы у него что-то пошло наперекосяк. Сама об этом сказала. И как же он забыл об этом?
Не мешкая, Павел снял трубку телефона и набрал знакомый номер. Один гудок, второй, третий; наконец Светлана сняла трубку:
– Да? Алло!
Она снова безупречно скопировала Цыплакова. И снова тихонько рассмеялась в трубку: