И тут напомнил о себе Бур, во время рассказа Стародубцева не проронивший ни слова:
– А если тебя менты к нам прислали? Ты уж извини, но после всего случившегося мы с паханом имеем право на этот вопрос. Чем ответишь?
– Вот этим, – Вадим раскрыл портфель, поставил на стол ноутбук и щелкнул кнопкой.
Заговорщицки провернулся винчестер, замигали индикаторы, на мониторе проявилась заставка. Вадим деловито защелкал клавиатурой.
– У меня тут все. Вот ваши разговоры в машине, писал через ваши мобильники. Вот вы в Сокольниках, на квартире, писалось через направленный микрофон, – прокомментировал он. – Вот это – уже мой базар с Дюком насчет «беретты». Вот это разговор с сявками, которые пистолет выкрали. А вот это – с Заикой, вчера. Там, Валера, и про тебя, и про твою маму тоже. Предпоследняя запись, послушаешь. Короче, давайте я вам сейчас всю эту музыку поставлю, а сам на крыльце постою. Убегать я не собираюсь, иначе бы по доброй воле не пришел. А вы потом сами скажете – мусорской я или нет.
Вадим простоял на крыльце минут сорок. Из-за неплотно приоткрытой двери он слышал записи переговоров Монаха, Бура и Музыканта, осточертевшие за столько лет голоса Дюка и Заики. Комментировать записи не хотелось – Фомин с Малаховским сами могли сделать нужные выводы.
Когда же он вернулся в офис и взглянул на Монаха, то поразился, насколько же изменилось его лицо. Тяжелые морщины налились сизой и страшной боевой сталью, взгляд глаз гнул в дугу. В какой-то момент Стародубцеву показалось, что этот взгляд может прожечь его насквозь.
– Ну, Леша, ну и дешевка! – вымолвил Фомин, тяжело дыша. – Ну и сука! А я-то, старый дурак такой, думал, что он ко мне с дорогой душой… В гостях принимал, помощь предлагал…
– Да он и тебя, и всех нас за голимых лохов держал, – Малаховский был возмущен не менее пахана. – Ты понимаешь, что он нас просто разводил, как кролей ушастых? Что хотел нас использовать, как последних тварей? Знаешь, зачем ты ему понадобился? Он бы «коксом» по всей России торговал, а в случае чего мог бы на твой авторитет сослаться: мол, даже сам Монах с этого долю имеет, чего уж тогда мне!
– Да таких чертей, как этот Дюк, на моей зоне «гребни» враз под шконку заточками загоняли, – недобро прищурился Монах. – Во-о-о-ор, значит… С ширинкой на жопе.
– Пасти ему шалман на Химкинском кладбище, – вынес приговор Малаховский.
– Ладно, насчет его будущего пусть сходняк решает, – уркаган наконец взял себя в руки. – Вадим, конечно, низкий тебе поклон за то, что приехал и это привез. Иначе бы я еще как слепой котенок тыкался во все стены, не зная, что и к чему.
Вадим молчал. Теперь, когда он нашел в себе силы открыть Фомину правду, он чувствовал себя куда легче.
– А теперь ответь мне – зачем тебе лично это потребовалось? – Монах пригубил остывший уже чифир. – Только без обид. Считай, что у меня частный интерес. Просто хочу лучше понять людей.
– Дюк поступил несправедливо, – только и смог ответить Стародубцев. – А тебя, Валера, ты уж извини… я слушал очень внимательно. Плотно, по полной и почти без перерывов. И «трубу», и машину, и квартиру. И понял, что ты человек очень порядочный. Не то что Леша. Ты бы так никогда не поступил. Но последней каплей стало требование Заики завалить и тебя, и твою старушку мать. Мол, якобы «черные» гастролеры вашу хату бомбанули, случайно нарвались на вас с женщиной… Ну, и вальнули, чтобы свидетелей не оставлять. Я, конечно, не из института благородных девиц. Я был на войне, я видел трупы, видел кровь. Но на подобные вещи никогда не пойду. Правильно вы сделали, что свою маму на турецкий курорт отправили.
Подойдя к Вадиму, Монах крепко обнял его.
– Спасибо…
– Да ладно, – смутился Стародубцев. – А то ты на моем месте как-то иначе поступил бы!
– Вадим, послушай, – попросил Бур с подчеркнутой доброжелательностью. – Все эти записи – конкретная предъява. Тут у нас через какое-то время сходняк очень серьезных людей планируется. Если ты не против, мы все это там и прокрутим. И ты заодно подтвердишь все, что нам тут рассказал. Может такое быть? Да – да, нет – нет. Если «нет», мы поймем и не обидимся.
Стародубцев немного смутился.