Легионеры

В этом году Сунцову должно было исполниться сорок… По-настоящему счастливых Николай прожил только двадцать шесть. Потом плен, год, проведенный под пытками в катакомбах афганского селения, еще такой же срок, прошедший в душевных муках: за себя, за погибших товарищей, за тех, кто знал его и продолжал летать, кто впоследствии узнает, что он изменил родине, поменял бога, принял чужие традиции, мрачно исполнял обряды на праздниках и с таким же настроением веселился.

– Сорок, – нехотя отозвался Николай. И вдруг, резко повернувшись к Елене и поиграв желваками, спросил: – Хочешь узнать, в каком году я буду отмечать эту круглую дату? В тысяча четыреста двадцать втором. Почему ты не смеешься?.. Ах, ты знаешь все про мусульманский календарь… – усмехнулся он. – Но тогда ты должна знать и другое: не так давно была война, я принимал участие в средневековой битве, расстреливая неверных с воздуха из крупнокалиберного пулемета. И я проиграл эту войну, потому что воевал не с реальным врагом, а со временем. Я видел под собой глухие, выжженные солнцем и напалмом деревни, в огне метались полуодетые люди, они умирали. А я виделся им ангелом смерти… или падшим ангелом.

Сунцов обращался только к Гущиной, но его, притихнув, слушали все.

– Знаешь, я долго ни с кем не разговаривал, только сам с собой. Я сочинял письма в голове, но ни одно не нашло своего адресата. Ты даже не представляешь, сколько писем я сложил! Тысячи, десятки тысяч! И, что самое страшное, не подписал ни одного конверта.

Самое первое письмо родилось в моей голове, когда я сидел в душном подвале и изнывал от жары. Кожа с рук отслаивалась лоскутами, вот на них я и писал. Я выводил буквы на посиневшей от побоев спине; когда кровь капала с разбитого лица, на песке образовывались строки… Тогда мне было всего двадцать шесть.

И в мой день рождения, в самый трудный день плена над поселком прошли наши вертолеты. Я кричал так, что горлом и из ушей пошла кровь. В подвал ворвались «духи», избили меня и Лешку Тимохина, которому досталось ни за что. Я не чувствовал боли, желал только одного, чтобы очередным ударом мне не выбили глаза: я ведь еще не терял надежды увидеть мать, сестру, невесту, пацанов из эскадрильи. А сам слушал и слушал, как где-то высоко в горах умирали звуки двигателей. Я даже уловил, как вертолеты прошли назад, только стороной. Тимохин – сильный парень, но и тот заплакал, а я его успокоить не могу. Потом смотрю, а у него по ноге ползет кто-то похожий на клопа, и я ему честно говорю: «Леша, у тебя по ноге ползет разновидность клопа». Он долго смотрел на меня, хлопая мокрыми ресницами, потом вдруг засмеялся. А вечером тихо сказал: «Коля, ты больше не кричи – у меня спина болит, я больше побоев не выдержу».

Я так и не смог точно определить, когда пришло мое освобождение. Но, думаю, произошло это событие 10 или 12 мая. Мой хозяин наконец-то сумел вытребовать за меня нужную ему сумму. Лешка будто предчувствовал, что наутро мы расстанемся навсегда. Он кивнул мне: «Прощай».

Высокого пакистанца с властным взглядом я видел впервые. Меня подвели к нему. Тотчас к нам подошли еще два вооруженных человека и встали по обе стороны от начальника. Тот долго смотрел на меня, потом спросил по-русски: «Ты летчик?» К чему скрывать? Я попал в плен в форме военного летчика. «Пойдем со мной». Он лично отвел меня к джипу и оставил на попечении своих людей, а сам вернулся к моему хозяину и стал с ним о чем-то оживленно разговаривать.

Мы ехали долго, трое суток, проехали границу с Афганистаном, как я понял, в районе города Чаман, и оказались в Пакистане. Дорогой я ел лепешки и вдоволь пил воду, дорога казалась мне бесконечной. Я уже не помню, как оказался в большом доме. Вначале мне приказали раздеться, потом я довольно долго и с наслаждением плескался водой из бочки. Два пакистанца смотрели на меня с укором. Мне дали одежду – выцветшую сиреневую рубашку и брюки.

Принесли еду, новый хозяин усадил меня за стол, предложил вначале поесть похлебки. Я взялся за ложку, а он, глядя на меня, говорил, называя меня по имени: «Ну вот, Николай, кончились твои мучения. Однако сейчас ты мне должен ответить на вопрос. У тебя только один способ поквитаться с жизнью – отказаться от моего предложения. Уговаривать тебя не стану, как не стану и мучить. Тебе дадут поесть и расстреляют за домом. Могу гарантировать только одно: кроме меня, никто не будет знать твоего имени и ты не будешь воевать против своих. Сначала поработаешь инструктором на одной из баз ВВС Пакистана».

Он говорил, как военный, четко, без пауз, может, в его голосе я почувствовал усталость, но не угрозу. Однако именно эта интонация сказала мне, что, откажись я, меня действительно расстреляют.

Кто не хочет жить?.. Я год провел в подвале, часто теряя сознание от жажды и побоев, и неизвестность добивала меня. Я мог отказаться, но мне в ту пору не исполнилось и двадцати семи. Я не оправдывал себя, я ел похлебку, и мои слезы капали в чашку. Это был тот день, когда мой новый хозяин в последний раз называл меня Николаем. Назавтра я уже был Самиром Хади…

Николай потянулся к стакану, стоящему на тумбочке. Елена опередила его, стремительно вставая на ноги и опрокидывая стул. И поняла, что зря сделала это: стакан с водой в ее руке подрагивал.

– И вот я на краю летного поля военного аэродрома в Ираке. Мне исполнилось двадцать девять. Я сижу, обхватив колени руками, и смотрю на бескрайнюю пустыню. Слабый ветерок доносит из ангаров запах керосина. Мой «МиГ» где-то за спиной, готов к вылету, к моему первому после освобождения боевому вылету.

Утром меня провезли по улицам города, где среди дымящихся останков шли спасательные работы. Плач женщин, проклятия мужчин, молчание лежащих вдоль дороги детей, которые мертвыми глазами смотрели в небо. На авиабазе меня подвели к «МиГу» и сказали: «Ты все видел своими глазами. Давай, солдат, сделай свой выбор».

Мы стартовали звеном в три истребителя, и в первые минуты полета я ощутил себя камикадзе: в небе десятки машин противника, включая «Е-3А «Сентри» – летающий радар нижнего обзора, а вокруг него звенья истребителей-перехватчиков, штурмовиков; где-то вдалеке флот США, над которым кружит палубная авиация.

Мое звено обнаружили быстро. Радио пилотов альянса были настроены на военный диапазон, и я услышал обрывок фразы одного из начальников, прозвучавший в эфире насмешливо: «…so go forth and kick ass, guys!», и ответ пилота, которого напарник назвал Джонни: «Sir, yes, sir!.. I love this work!» [9]

И меня охватила злость, я глазами выискивал в небе и этого Джонни, и его напарника: «А ну, янки, ко мне! Ко мне, сучары, мать вашу!»

Самонадеянные американские летчики решили покрасоваться, потом сбить пару «МиГов», а мой «флагманский» истребитель взять в «коробочку» и посадить на свою базу.

«МиГ», которым управлял Салед Амин, сбили довольно быстро. «Ф-16» подошел к нему справа и сзади, находясь для Амина в «мертвой» зоне, и разнес ему хвост парой «сайндвиндеров» ближнего боя. Амин сумел на короткое время выровнять машину, а я сделал маневр с отворотом вправо для последующего захода на американский штурмовик, который сбросил обороты и торчал на месте, любуясь своей работой.