Изогнутое серпом озерцо было заметено снегом, у кромки леса торчали коньки крыш и полусгнившая маковка деревянной церкви. Потревоженный треском мотора, выскочил из избы тощий медведь и ломанулся в лес.
— Так восемьдесят лет пустое и стоит… Говорят, под Рождество кто-то в церкви свечи зажигает. Брешут, наверное…
— А ты тут людей не видал? — крикнул Бегун.
— Мы тут не летаем. Из-за сопок вон, — указал Петрович на невысокий горный кряж, — восходящие потоки бьют. Меня раз, как мяч, зафутболило — кувыркался, едва откренил. Тут знаешь какие ветры бывают? Сел как-то, роженицу взял. А взлететь не могу — ветер жмет. И время не терпит: орет уже. Так на лыжах и пилил сто пятьдесят верст по реке… На черта они тебе сдались, белозерцы?
— Материал для кандидатской собираю. Песни, частушки…
— Так что ж ты сразу не сказал? — оживился Петрович. — Я тебе на докторскую спою! — и заорал, поводя штурвалом, выписывая коленца над тайгой:
Он заложил лихой вираж. Рубль в салоне слетел со скамьи на пол.
— Слушай, давай я тебя в Рысий Глаз заброшу! Все равно по пути. Там сейчас заимщики пушнину сдают — у них спросишь, они тайгу лучше, чем ты свою бабу, знают, до последнего пупырышка. Если чего и в самом деле есть — расскажут…
— Куда летим? — уныло спросил Рубль, когда Бегун вернулся и сел рядом.
— В Рысий Глаз.
— Думал ли ты, Лева, что тебя занесет в Рысий Глаз?.. Бегун, ты хотел бы трахнуть рысеглазку?..
Рысьим Глазом назывался десяток крепких рубленых изб, затерянных в глухой тайге. Со двора избы занесло вровень с крышей, а улица между ними, выходящая к реке, была продавлена в глубоком снегу траками вездеходов.
«Кукурузник» сел на лед реки и выкатился на берег, прямо к крайним домам. Петрович остался у самолета распорядиться выгрузкой. Бегун направился к заготконторе, у дверей которой выстроились разноцветные «Бураны» с санями-прицепами и лежали в ожидании хозяев лайки. Рубль плелся следом.
В накуренной до синих сумерек избе было тесно, у дверей толпились охотники в распахнутых волчьих шубах, медвежьих кухлянках, высоких унтах, в необъятных лисьих малахаях, все как один бородатые, дубленные морозным солнцем и ветром, так что и крутоскулые буряты, и эвенки, и русские — все были на одно лицо.
За столом перед ними восседал плутомордый приемщик, он мельком, зажав папироску в зубах, щуря глаз от дыма, оглядывал шкурки: ость, пух, мездру, прострелы, — называл цену и кидал назад, где на дощатом затоптанном полу громоздились меховые горы: соболя, колонок, горели красным закатным светом лисы-огневки, тускло серебрилась белка, белоснежным сугробом лежал горностай, отливали заиндевелой сталью волки, рядом черные медведи и янтарные рыси.
За вторым столом сидел кассир с ведомостями, брезентовым денежным мешком и автоматом на спинке стула и метал на замызганную столешницу стотысячные кирпичи.
На гостей никто не обратил внимания. Шкурки сдавал русоволосый малый, стриженный по кругу, под горшок, вынимал из мешков, растряхивал. Приемщик едва глянул на соболя и небрежно бросил в кучу.
— Двадцать тысяч, — он показал малому два раза по десять пальцев. — Двадцать, понял?..
Тот кивнул. Приемщик взял следующую и почти без остановки кинул за спину.
— Тоже двадцать…
ebooksa