– Как же мне убить их хочется, этих паскуд! – с болью выдавил Вениамин. – Такая мразь ползает по земле и хватает слабых, больных. И ведь мертвой хваткой хватает, не вырваться. А потом пьет соки, жизненные силы выпивает. И Глобус этот. И особенно Шаркелов! С Глобусом-то все ясно, тварюга уголовная, а этот-то приличный человек, слуга народа, депутат ведь. А по сути такая же мразь, только в свое время в тюрьму не сел, детство посытнее было, образование получил, а сукой как был, так и остался.
– Что у них за дела с Глобусом были? И какое отношение к ним имеешь ты?
– Что за дела! Бизнес у них, точнее, у Шаркела. Недвижимость, что ли, скупал. То ли в Испании, то ли в Чехии, то ли в Болгарии. А деньги, которые я и такие, как я, им таскали, они за бугор переправляли. Каждую неделю или дней десять за границу отправлялся курьер с дубликатами банковских карт, с которых скопирована магнитная лента. Это уже моя работа. А там они снимали деньги и сразу разбрасывали по счетам банков. Теперь-то про эту схему я вам много чего расскажу, теперь мне терять нечего.
Наконец Антон понял, какую игру затеял Быков. Затеял давно, каким-то своим чутьем поняв, куда вообще выведет это дело с банкоматами. Полковник сразу сообразил, сразу ощутил, что дело тут не обошлось без своего человека в полиции. Ведь странным образом велась работа по поиску преступников, потрошивших банкоматы, карманников, которые таскали карты из карманов ротозеев. Он сразу понял, что это не стихийные преступления, а некая система. А в каждой такой системе есть блок безопасности. Без него никак нельзя. Есть у этой группы свой или свои люди в полиции, которые вовремя подскажут, предупредят, помаринуют оперативную работу, заведут следствие в тупик, просто прикажут тому или иному задержанному, что на допросах говорить, а о чем молчать под страхом… возможно, что и под страхом смерти. Ведь порой быки Глобуса не церемонились.
Полковник взял Антона с собой. Алексей Алексеевич опять переиграл всех, даже ушлого депутата с его депутатской неприкосновенностью. Ведь Кирюша Шаркелов не обладал такой неприкосновенностью. И с каким удовольствием Быков сообщил лично Борису Аркадьевичу, что его сын задержан по подозрению в совершении преступления и находится в камере в УВД. Шаркелов плевался, ругался, метал громы и молнии, но Быков был неумолим, у него имелись аргументы, которые заставляли Шаркелова разговаривать именно с полковником Быковым, а не бросить трубку, чтобы позвонить генералу.
Шаркелов приехал вечером, часов в восемь. Быков сразу же в дежурной части встретил депутата и повел его не наверх в кабинет, а вниз, в камеру. Там и состоялся разговор по душам. Картина расслюнявившегося Кирюши, злобного Вениамина, фотографии мертвой Юли и Глобуса с простреленной головой, все это в значительной степени способствовало откровенной беседе.
Шаркелов сломался прямо там, потому что понял, что доказательство его вины – дело всего каких-то дней, может, недель. За это время он может успеть уехать за границу сам, но его сын из этой ситуации не выпутается. А если органы пойдут на принцип, то на имущество, на бизнес жены будет наложен арест. А если еще серьезнее подойти к этому делу, то Шаркелова можно достать и за границей. Пусть не лично его, но наложить руку на его счета с наворованными деньгами можно вполне. И зачем ему заграница с пустыми карманами?
Соглашение было достигнуто, воспротивиться Яша Глобус уже не мог. Среди оставшихся в живых участников ОПГ про Шаркелова почти никто не знал. Зато многие знали о человеке, который курировал эту ОПГ из областного ГУВД. И его фамилию Шаркелов назвал.
Быков строго сказал Антону, что синица в руках всегда лучше, чем журавль в небе. Он ведь сильно блефовал, когда ломал Шаркелова в камере. Депутат был все-таки почти недосягаем. Более того, Шаркелов выторговал себе сына под свою ответственность. И к Кирюше меру пресечения «содержание под стражей» не применили. Потом, как случайно узнал остывший к этому делу Антон, у Кирюши вдруг обнаружилось какое-то серьезное заболевание, ему срочно понадобилось лечение.
Даша стояла на перроне вокзала, держа в руках большой букет кленовых листьев. Листья были разного цвета: от золотисто-желтого до почти пурпурного. Даша стояла, прижимая их к лицу и казалось, что ее лицо подсвечивается снизу яркими разноцветными фонарями. Родителей Антон так и не увидел. Они деликатно сидели в вагоне и ждали, пока дочь попрощается.
– Какая осень в этом году, – сказала Даша, глядя под ноги.
– Да… – ответил Антон, глядя туда же, – разнообразная.
– Ах, я же не об этом! Ну какой ты все-таки прагматик. Я про то, что в этом году была настоящая «болдинская» осень. Наверное, поэты натворили этой осенью много нового.
– Наверное! – согласился Антон и грустно улыбнулся. – Натворили прилично.
– Какой ты все же… – Даша не закончила фразы, поняв, что не об этом сейчас нужно говорить. – Представляешь, с каждый часом, с каждым днем между нами будет расстояние все увеличиваться и увеличиваться. Тысячи километров будут нас разделять.
– Да, далеко, – не нашелся что ответить Антон.
Он мог бы сказать, что их с самого начала разделяло огромное расстояние, что все это время он пытался его сократить, стать ближе. Но Даша ничего не видела и не слышала. Для нее важнее всего была ее миссия по спасению гения. И хоть гений оказался подонком, расстояние осталось прежним.
Чтобы сократить расстояние, нужно пройти путь навстречу друг другу. А когда дороги лежат в разных плоскостях, в разных реальностях, тогда как? Можно вечно идти друг другу навстречу и не приблизиться ни на шаг.
Поезд дернулся и пополз вдоль перрона. Даша еще стояла за спиной проводницы, и листья все еще полыхали под ее подбородком, освещая яркими красками лицо. Наверное, она ждала какого-то чуда, которое вот-вот произойдет в последний миг. Но чуда не произошло. Она видела лицо Антона, потом оно ушло назад и пропало…
Антон постоял еще немного на опустевшем перроне. Он подумал, что Даша, наверное, сейчас войдет в вагон и бросит охапку листьев в мусорное ведро в тамбуре. Это будет правильно, потому что осень – она для поэтов. Они умеют видеть эти краски, ощущать дурманящий запах увядания и преломлять это в себе, трансформируя в чарующие строки. Антон наморщил лоб, но так и не вспомнил ни одной поэтической строки, относящейся к осени. Что-то крутилось в голове: