Столичный миф

Именно сосед: за последние шесть часов, что Добрый День сидел под окном, через подъезд прошел только мальчик с болонкой. Но это было еще до дождя. А сейчас на кухне у клиента сидит спиной к окну сосед в белом. Халат, что ли, на нем? Может, пиджак такой?

Добрый День вполне мог нанести визит и сейчас. Ему не привыкать. Но нарушать инструкцию он не смел. Ее ведь неглупые люди придумали. Так что сиди солдат, жди.

В окопе под таким дождем — фигово. Мутнеет на душе и не согревает водка. А в теплой машине — отчего и не посидеть?

И он сидел. Но целый час сосед торчал на кухне в потемках, клиент выходил в другую комнату, то опять возвращался; черт их поймет, что у них там за дела.

Потом Добрый День не выдержал и снял наблюдение. Включил ближний свет и отправился домой спать.

22

Колдун поднял голову: прямо над головой в сторону солнца скользнул спутник-шпион. Сизое око телескопа и короткие обрубки трубок-антенн. Шесть последних витков не везло вакуумному бродяге. Одна серая муть в оптическом диапазоне. Но с утра в медвежьей шкуре, что накрыла всю среднюю полосу России, там, где топорщились седые складки дождя, открылся зеленый глаз.

Что видел спутник? Он видел, как на асфальт тротуаров и на траву бульваров низкое солнце лило благодать. Как стеклянный кот, воздух крыш, тянулся, зевал и искажал перспективу. И как, его дыханию в такт, дрожали над горизонтом купола церквей и сорок сороков телевизионных антенн. Политые в сумерках водой, солнечным огнем горели проспекты. Под тяжестью миллионов вольт провисали струны электропередач, по четыре в ряд, на длинных фарфоровых колках, контрабас или скрипка, поющие в унисон едва слышно басовое «до». Спутник не видел домов — только тени, не видел крыш — только блики. Город в кольце туманов и гроз.

Колдун разглядел больше. Навстречу ему горожане шли жмурясь: белый сумрак далекой, забытой зимы разменяли на белое солнце. Но не столько от света — они жмурились от солнечного кайфа. И Садовое кольцо лоснилось ухоженной шкурой.

Жил-был когда-то в этих местах дракон. Змий с крыльями. Зверь. Деньги любил. Молодых девок любил. Кто ж их не любит? Пошуметь, показать себя на Москве был не прочь. Но вот беда, не вписался, гад ползучий, в концепцию. Погорел.

Книги говорят, что смирил его монах Георгий молитвою. Народ говорит, что подкреплял он слово Божье длинным увесистым копьем. Так ли, иначе, гарцует теперь Георгий-Победоносец на белом коне на плакатах и иконах. А ящер рухнул на землю. Лежит теперь, с досады хвост грызет, рычит, скрежещет, сизый едкий дым пускает. Ночью тысячью глаз щупает занавески в задраенных окнах. Зовут его Садовое кольцо.

Не любят его соседи. Ценят, уважают, но не любят. А как его любить? Грязнуля он и первый панк на Москве. Дохнёт — черные разводы на стеклах и жирная гуталинная пыль на подоконнике. Лишь раз, в сказочно теплом октябре 93-го, стих. Да и то не надолго. Иначе как комендантским часом его не проймешь.

Те, кто своими чешуйками пишут ежедневный узор на его шкуре, Садовое кольцо не любят тоже. Для них он слишком тощ. Как заклинит светофоры — они и вовсе дуреют. Тут с ними связываться просто опасно, могут задавить.

Без Садового кольца Москве не жить. Все вокзалы и проспекты висят на его мощном хребте. Там, посередине, помечена белой краской дорожка для хозяев. Их мало, им больше не надо.

Колдун прошел по той стороне, где в переулки не пускают грузовики. Да там вообще пусто после семи и по выходным: офисы, офисы, офисы. В Центре жилых домов раз-два и обчелся. С этой территории собирается пятая часть российских налогов, двадцать процентов дохода страны. Дело не в том, что оскудел Самотлор или истощился Мирный. Просто деньги хозяевам они отдают здесь. Вот оттого и потрескивает в волосах Высокое Напряжение. Блестит в черном лаке машин, пахнет французской парфюмерией, делает лица людей усталыми и надменными.

Краем глаза Колдун увидел дом Ле Корбюзье. В тридцатых годах для Статкома построил его великий не то швейцарец, не то француз. Шестьдесят лет — а выглядит как прошлогодний. Куда моложе своих соседей.

Москва чуть вся не стала такой. При всем патриотизме, стоит заметить, что вряд ли бы она от этого проиграла. Ле Корбюзье, изобретатель «машин для жилья», в тридцатых годах уже строил на Москву планы. Он хотел снести весь центр и построить механизм для общения — город. Красивый, удобный, практичный, доступный всем. Но перед войной Сталин тратить на это деньги не пожелал. Диктатор хотел сначала завоевать планету.

От Ле Корбюзье на Земле осталось не так много объектов: столица Индии, монастырь доминиканцев в Южной Америке, часовни, несколько крупных жилых комплексов в Европе. Но это все было много позже. А одним из первых Ле Корбюзье признал Сталин. Говорят, что, кроме Статкома, Ле Корбюзье на Руси построил немало удобного загородного жилья в заповедных лесах. Но так ли это, иначе — точно неизвестно.

А для народа Ле Корбюзье придумал высоту потолков два двадцать. Но москвичи об этом не знают, и оттого его не клянут. Что, в общем-то, справедливо: он очень любил людей, и оттого его дома, несмотря на причуды планировки, людям очень удобны.

Его архитектура упорядочивает мысли, несет в мир гармонию, покой и совершенство. Поразительно точно силуэт, форму, профиль добрый мудрец настроил под человеческий взгляд. Оттого эти здания нельзя ни фотографировать, ни рисовать — ничего не видно, стеклянная оптика разрушает чудо. Они удивительно нефотогеничны.