Крайности — удел суровых фанатиков. Скучнее съемок порнофильма разве что жития святых. Большинству людей баланс между животным и неживотным в собственной натуре доставляет огромное удовольствие. Любовь — типичный компромисс между ночным помутнением разума, дикими инстинктами, темными страстями и чисто человеческой добротой и альтруизмом. Жаль, зыбка эта грань… Но чего только не уживается иногда в одном теле!
Чем выше статус, тем непроницаемей гроб. Более всех человечны Хозяева — у них есть на это ресурсы. Поэтому стенки их мавзолеев, пирамид и склепов сопротивляются коррозии сотни лет. Это символизирует их неживотную природу. Их гуманизм.
Средний класс практичнее. Они воспитывают детей для того, что бы те кормили их в старости. Поэтому они платят за их репетиторов, отдают в спецшколы и устраивают в институты. «Поднимать детей» — это их термин. Но вся эта деятельность имеет смысл только при одном условии: не забывать своих родителей. Без этого все эти крайне трудоемкие хлопоты — чушь. Средний класс дрессирует в детях память. Это получается с таким большим запасом прочности, что дети очень долго помнят их даже после их смерти. Красиво хоронят, приходят на могилы, приносят цветы. И приводят своих детей…
Для пролов кладбище — это инструмент управления собственным поведением. Их покойники — верстовые столбы. Быстрому кораблю для навигации нужен неподвижный маяк. Шустрому контрабандисту для выживания нужен неподвижный пограничный столб. Варясь день за днем в житейской рутине — как заметить, куда ты идешь?
Принц Датский, взяв в руку череп бедного Йорика, совершил моментальное путешествие в прошлое. Память — это намного сильнее и точнее, чем дневник. Но ей нужен подходящий импульс.
Сядь на скамеечку в погожий денек. Налей себе сто грамм. Выпей и посмотри на вправленную в камень фотографию. Механизм сработает сам собой: проявит острое, пусть печальное, воспоминание; запахи, свет, мысли — все станет как тогда. Память перенесет в прошлое. И оттуда можно поглядеть на «сейчас»: что удалось сделать, что нет, какие надежды сбылись и какие иллюзии рассеялись. И так ли уж много потерял тот, кто не живет больше буднями? И много ли выиграли оставшиеся? На кладбище в голову приходят любопытные мысли… Наши покойники — наши маяки.
В одном южном городе целая улица вымощена надгробными плитами с еврейского кладбища: так хозяева снизили активность местной общины. Сделали людей податливей. Мертвые — сильный инструмент саморегуляции для живых. Но, конечно, только для тех, кто этих покойников лично знал.
Так ли, иначе, кладбища для людей — серьезное дело. Города без них не стоят. И жизнь без них идет как-то криво.
Московские могильщики — ребята на подбор. Трезвые, крепкие, обходительные. Душа радуется, когда смотришь, как ловко и аккуратно они ладят новый холм, как грамотно и профессионально украсят могилу похоронными красными гвоздиками. И как бережно и серьезно ведут разговор с заказчиком.
Почти все московские могильщики сидели. Пожалуй, это самая лучшая реабилитационная программа для бывших зеков, о которой кто-либо когда-либо на Москве слышал.
Хорошо, когда родные лежат недалеко от дома: часто можно ходить. Но центровые кладбища давно переполнены. И новых покойников возят хоронить за сорок километров от Окружной.
За чертой города все немного не так. Здесь не успел еще подняться лес. И оторопь берет, когда видишь перспективу: холмики, холмики, холмики, от горизонта к горизонту выпуклое необъятное поле в крестах. А повернешься в другую сторону — тоже не лучше: заброшенная пашня, пространство совершенно без границ. Для тех, кто сегодня пьет, для тех, кто сегодня спит, для грешников и праведников, всем место здесь есть… Конечно, кое-кто из горожан ляжет в чужой земле, кто-то отправится блудить к русалкам, но большинство попадут сюда. И это правильно. Ведь так положено человеку.
По будням здесь пусто. Да и по праздником народу немного. Далековато все-таки. А уж ночью и вовсе никого нет.
Это Москва никогда не темнеет. В ночных облаках зарево над центром играет до утра. Тьмы нет в большом городе. Но за городом жизнь другая. Уйдя из-под купола за Окружную черту, горожане теряются. Они стоят и ждут, хлопая ресницами: когда же глаза привыкнут ко тьме?
Не дождутся. Сегодня ночью над кладбищем не будет луны. Сегодня ночью тьма здесь ляжет особенно густо. И туман, что уже пополз из травы, окажется самым плотным и неразбавленным за весь месяц. Те, кто ночью не спит, сегодня будут в ударе. А света до света не станет совсем. Есть емкое и жуткое название кладбища для официальных бумаг: полигон. Так вот, страшно, страшно сегодня будет на одном из подмосковных кладбищ-полигонов. И очень темно.
На вершине холма рявкнул движок. Две невесомых трубы фарного света поднялись вверх, и сизые и лохматые космы тумана повисли на их огненных стенах. Через миг свет рухнул на дорогу. С гребня вниз покатилась машина. Она подпрыгивала на высоких буграх, она вздрагивала на асфальтовых трещинах, она проседала в залитые холодной водой промоины. Зудел на одной ноте радиаторный вентилятор, и от этого ход машины казался плавней, чем это было на самом деле.
Под горой передние колеса осторожно покинули асфальт. Слева направо качнулся корпус, едва слышно скрипнули пружинные амортизаторы. Еще несколько метров — и фары погасли. Движок стих.
Ничего кругом нет. Ничего. Сколько ни смотри в темноту, ничего не видно. Господи, страшно-то как слепым жить на белом свете…
— Зажги ближний свет, — сказал Добрый День. У него было такое ощущение, будто он произнес эти слова на ощупь. Обернулся к сидевшему рядом Лехе:
— Вылезай. Приехали.
ebooksa