Он спросил:
– Но ведь здесь тоже война. Если ты от нее уехал, то почему пошел в спецназ?
Бруно с тоской оглянулся на свое сиденье, не понимая, с чего командир такой тупой и не дает заниматься полезным делом.
Потом он все же ответил, надеясь, что начальство скоро отстанет:
– Ой, командир, я не сразу в спецназ пошел. Сначала булочками торговал, мандаринами, в охране быль, посуду мыл, курьером работал, на заправке трудился, мешки таскал, машины мыл. Но потом мене все надоело, и я пошел в спецназ. Тут работать не надо, стреляй и греби деньги лопатой. Террористов-исламистов убивай, и никаких проблем.
Майор кивнул, якобы веря, потом отошел от бронетранспортера. Слушать чудовищный акцент было невыносимо. И так голова гудит, а тут еще эта обезьяна говорливая. Куда Америка смотрит, когда дает гражданство таким вот образинам? Чего ему в своей Грузии не жилось? Потянуло к цивилизации, что ли? Или как?
В третьей палатке храпел Ричардс. Рядом с ним примостился Химик. Оба не спали целые сутки, вот и наверстывали упущенное. Майор зашел, опустился на свою лежанку, наполнил фляжку, убрал в карман. Немного подумав, он хлебнул из бутылки и снова спрятал ее в рюкзак. Не дело это, своим пьянством другим пример подавать. Никто не должен видеть, как командир употребляет спиртное. Пусть уж лучше догадываются, чем видят реально.
Посидев с минуту и чувствуя, как по телу растекается приятное тепло, майор снова вышел из палатки. Нужно было проверить остальных бойцов.
Форбс обнаружился возле второго бронетранспортера. В отличие от Бруно, он ничего не разбирал, а занимался перевязкой левого бедра. Ему тоже досталось во время боя, но пуля прошла по касательной, спецназовец мог ходить. Он обкололся обезболивающими, ввел обеззараживающее и теперь тщательно бинтовал ногу, содрав простреленный щиток. На подошедшего майора боец не обратил никакого внимания. Похоже, он ничего не слышал, так как его уши были заткнуты наушниками плеера.
Майор присел рядом и тем самым обнаружил свое присутствие. Рыжий спецназовец не торопясь снял наушники, убрал в карман, вопросительно глянул на командира.
– Как самочувствие, Форбс? – Майор закурил. – Нормально все?
– Хреново, сэр. Куда смотрели конструкторы, когда бронежилеты делали? Их простая пуля прошибает, не говоря уже об осколках! У половины группы доспехи пробиты. Как можно воевать с таким снаряжением, сэр?
– Другого у нас нет, Форбс.
Спецназовец скорчил такую рожу, какой майор прежде не видел.
– Знали же, что придется воевать, сэр. Было заранее известно, что мы столкнемся с гребаными автоматами Калашникова, страшным оружием геноцида, и чего? Думали, что эти оковалки списаны в металлолом? Ни хрена это не так, сэр. Таких автоматов наделано столько, что они еще лет сто будут греметь по всей планете.
– Эта модель устарела, Форбс. Никакой нормальный спецназ ее уже не использует. «АКМ» остались только у русских и у дикарей.
– Вот и зря, сэр, их сняли с вооружения.
– Это почему же?
Спецназовец скорчил еще более страшную рожу.
– Да потому, что они рельсу прошибают насквозь, как и большинство бронежилетов. Им плевать на жару, холод, воду и песок. – Форбс демонстративно пихнул здоровой ногой свою поврежденную винтовку. – А современные пукалки боятся пыли, повреждений, жару не переносят. Из чего мне теперь стрелять, сэр?