Под чужим именем

22
18
20
22
24
26
28
30

Прошло несколько напряженных минут, и впереди я заметил какие-то огоньки. Дорога нырнула вниз, и по обе стороны от нас выросли крутые каменные склоны.

— Вот и кордон, — объявил Доктор. — Интересно, на что вы, сволочи, надеетесь?

— На тебя, — резонно заметил Курмет. — Если нас не пропустят, я снесу тебе бащку, понял, да? Нам терять неч-щего.

Тоже резонно. Мне уже хорошо видна была больших размеров будка, полосатый шлагбаум и двое с автоматами, облаченные в пятнистую форму. Все, черт возьми, как у людей.

Странно, но я не чувствовал никакого страха. Видимо, мне было уже на все наплевать. По-моему, Толя (если он, конечно, не провокатор) испытывал то же самое.

Доктор снизил скорость, и через несколько секунд машина притормозила у шлагбаума.

10. На улицах мертвого города

В тот момент, когда я был снят с тепловоза, мне было как-то ни до положения дел в республике, ни до химического завода. И совершенно напрасно. Хотя, конечно, в данной ситуации вполне простительно.

На следующий день после того, как рядовой Шафиков вторично исчез из расположения батальона, в республику неожиданно вернулся бывший президент. Преданные ему войска в тайне от всех были приведены в состояние боевой готовности и как снег на голову свалились на подразделения повстанцев. Сколько при этом было вырезано гражданского населения — неизвестно, но думается, никак не меньше, чем в день первого переворота.

В Ченгире снова загремели выстрелы. Президент серьезно вознамерился вернуть свое кресло и не считался поэтому с потерями, не щадя ни своих, ни чужих. А те люди, которым было плевать на политические и военные игры, — простые кавказцы, азиаты, русские — теперь убегали из Ченгира даже на своих двоих. Город пустел на глазах — еще немного, и в нем остались бы только военные да банды мародеров, рыщущих по брошенным в панике квартирам.

Н-ский железнодорожный батальон в этот же день срочно покинул Ченгир. Многое из имущества попросту бросили. Надо было видеть, как злился лейтенант Керимов — вагоны с каустиком, равно как и цистерна с остатками солярки, остались на месте дислокации части.

А на химическом заводе тоже шла битва. Люди появились там на следующий же день после первого переворота и увидели то же, что накануне видел я.

Пока суть да дело, драгоценное время было упущено, и аварийно-восстановительные работы начались с большим опозданием — завод уже превратился в неуправляемую экологическую бомбу.

Взрывался газ. Горели цеха. Тонны кислот, щелочей и другой отравы образовывали громадное ядовитое озеро, которое постепенно затапливало заводские корпуса. Но люди, хоть и отступая, продолжали борьбу, которая, может быть, и не оказалась бессмысленной, но заговорившие ранним майским утром орудия президента сыграли свою роль и на этом фронте.

Несколько шальных снарядов, упавших на территорию гибнущего завода, довершили его разрушение. Сотни тонн жидкого и газообразного хлора вырвались наружу, при этом часть его после несложной, но глобальной химической реакции превратилась в гигантское облако страшного яда — фосгена. Смерть почти сразу же настигла восстановителей завода, а смесь токсичных газов довольно быстро поползла к Ченгиру, в котором шло ожесточенное сражение.

Нас в машине осталось двое — Доктор с полчаса назад покинул нашу компанию и остался лежать в глубокой пропасти, прошитый очередью из «Узи». Легкость и хладнокровие, с какими «торпеда» расправился с бывшим своим шефом, меня ошеломили, несмотря на то, что за последние дни я нагляделся трупов.

После того, как мы благополучно миновали кордон, за руль сел Толя — «торпеда» машину сроду не водил, а я хоть и умею управлять теплоходом и локомотивом, за рулем простого автомобиля бывал редко.

Курмет бросил автомат на сиденье и задремал. Только теперь у меня стала появляться уверенность в том, что все происходящее сейчас — не провокация.

Толя остановил машину при въезде в Ченгир. Шоссе перегораживала баррикада. Большой щит с надписью на местном языке и продублированной здесь же по-русски предупреждал: «Въезд запрещен. Опасная зона.» Вокруг — ни души; ни живой, ни мертвой.

— Что будем делать?