Но тут штрафники открыли огонь с севера, со стороны хозпостроек. Едва переведя дух после стремительного броска по пшеничному полю, по команде Потапова они пошли в сторону площади, перебегая от избы к избе, тесня фашистов.
В ход пошли гранаты. Переменники, охваченные яростью и азартом наступления, напирали, не обращая внимания на усталость и жажду. Бойцы нутром воспринимали каждый орудийный выстрел, выпущенный по эсэсовцам «тридцатьчетверкой» или «семидесяткой», каждый снаряд, пущенный с окраины колхоза самоходными установками.
Эта мощная огневая поддержка наполняла измотанный организм приливом энергии, который казался неисчерпаемым. Кто-то, расстреляв боезапас, бросался на противника с прикладом или штыком наперевес, сходился в рукопашном бою, хватал автомат или винтовку поверженного противника и бежал дальше.
Среди немцев началась паника. Они стали отступать на запад, к реке, на бегу отстегивая и бросая амуницию, сумки и ранцы, и всякую прочую всячину, навьюченную и скрепленную ремешками на спинах. Кто-то, для скорости, расставался и с оружием.
Потапов уверенно вел бойцов к центру колхоза, от дома к дому, грамотно, с проверкой и зачисткой каждого строения, будь то покосившийся сарай или амбар на отшибе двора.
Демьян с Потапычем только успели перекинуться парой слов, еще когда они только вбегали на окраину «Октябрьского». Командир отделения Гвоздева похвалил и сказал, что обязательно, если выживут после атаки, будет ходатайствовать перед старшим лейтенантом Коптюком о поощрении группы и ее командира — Демьяна Гвоздева.
И хотя Гвоздеву, когда они только перебежали через поле, в какой-то миг показалось, что он сейчас просто упадет замертво от усталости, слова Потапыча словно открыли в нем второе дыхание. Да что там говорить: вдохнули вторую жизнь.
Должности-то они во взводе занимали одинаковые, но авторитет Потапова — в недавнем, до штрафбата, прошлом — боевого командира разведки, кавалера орденов, был для Демьяна и для остальных переменников непререкаемым. Он-то в командирах отделения без году неделя, назначен после нелепой и отчасти закономерной гибели Слесаренко, который словно смерти искал, дразнил ее своим бесстрашием, да и додразнился. А вот Потапов — этот кремень-человек — с первых дней в штрафбате стал правой рукой взводного, и по заслугам. Не зря же его Александров, командир отдельного штрафбатовского разведвзвода, до сих пор пытается переманить.
Вот и сейчас Потапыч возьми да и назначь его и остальных из группы в арьергард. Понимает, что Гвоздев «наелся» боя до такой степени, что если сейчас же не дать ему перекур, упадет без сил.
— Спину прикрывайте… И не спорь, Гвоздь… Тут я старшим… — мягко, но непреклонно отрезал Потапов. — А вот и остальные, тебе в подмогу…
К ним, перескочив через поваленный плетень, подбежали бойцы. Демьян поначалу их не признал. Все в надвинутых на лица касках, покрытые пылью и грязью.
— Держите ухо востро… — уже на ходу добавил Потапов. — Тут эсэсовцы, как тараканы, из каждой щели могут выскочить…
— Оно и понятно, Потапыч, они ж пруссаки. Хоть и пятнистые!.. — раздался веселый, до боли знакомый голос.
Переменник сорвал каску, отирая лоб.
— Аркаша! — не сдержав радостных эмоций, воскликнул Гвоздев.
— Чертяка! Живой!.. Ну, вы тут устроили… — продолжал Аркаша.
С Зарайским прибежал Ряба. Все трое похлопали друг дружку по плечам, при этом стряхивая с гимнастерок толстенный налет пыли. Перешли на шаг и, следуя наказу Потапова, двинулись в сторону площади, по пути внимательно оглядываясь по сторонам и высматривая недобитых фашистов.
— Ряба воды тебе дал? — спросил Зарайский.
Рябчиков виновато спохватился.
— Забыл, товарищ командир, забыл…