— Почему был, Цыпленок?
— Был, Эрнст! Будто не знаешь, пропал — пропал без вести в Сталинграде — все равно что убит. Или?
— Ты прав. Пропал — это даже хуже, чем убит. Пропал — значит, что родные будут надеяться, надеяться с предательской мыслью, что все напрасно.
По цепи холмов проходила старая немецкая позиция. Местность за ними шла слегка на подъем, была сильно пересеченной, холмистой, с открытыми долинами между лесами и кустарниками. На горизонте была широкая возвышенность.
Навстречу шла группа солдат. Это были саперы. Ханс их окликнул:
— Как там, впереди?
Обершарфюрер скривил покрытое щетиной лицо:
— Сейчас очень хорошо, но перед тем мы всю ночь снимали мины.
— Все прошло хорошо? — Ханс предложил закурить.
Щетинистый поблагодарил:
— Работа высокой точности. Никаких потерь. Просто удивительно. Сейчас идем завтракать.
Эрнст и блондин присели рядом с Паулем и Йонгом и навострили уши.
— Кто перед нами?
— Первый полк, — ответил сапер и снова скривил лицо, из-за чего было непонятно, улыбается он или хочет заплакать. — А нас, к сожалению, отправят, наверное, брать укрепления там, наверху.
— Как называются холмы?
— Стрелецкие или как-то так. Там должны быть сильные укрепления. Это — передовая позиция 52-й гвардейской стрелковой дивизии.
— Трудно придется.
— Да уж, приятель. — Щетинистый бросил окурок и махнул своим людям.
— Ладно, держите хвост пистолетом! — крикнул им Ханс вдогонку. И снова сапер своеобразно скривил лицо.
В траншеях исходного района еще поблескивали лужи. Солнце припекало. Сверху доносилось глухое гудение. Темные точки, напоминавшие осенний гусиный караван, стали крупнее и отчетливее. Прошла одна волна, за ней появилась вторая, третья, четвертая. Гудение переросло в грохот. Солдаты неотрывно смотрели вверх. Эрнст прервал закуску: