Черное клубящееся облако нагнало вертолет, стало темно. Он делал все возможное и невозможное, чтобы удержать машину и не позволить ей завалиться набок. Воздушные завихрения норовили опрокинуть вертолет. Сквозь клочья дыма Бондарев видел перед собой то небо, то море, то стоящую вертикально линию горизонта.
В какой-то момент его взору предстало переломившееся пополам судно, окруженное кипящей водой. Людей он не увидел, когда развернулся над тонущими обломками, сухогруз превратился в два темных пятна, едва различимых под волнами.
— Счастливо оставаться, — пробормотал Бондарев, как будто кто-нибудь мог его услышать.
Двигатель вертолета чихал и кашлял от неизлечимой механической болезни. Ему не хватало горючего, которое поступало из бака с перебоями. На приборной доске загоралось все больше тревожных огоньков. Работа двигателя то и дело становилась неритмичной, но хуже всего, что вертолет раскачивался как пьяный, не подчиняясь управлению.
Оглянувшись, Бондарев понял, в чем дело. Хвостовой ротор исчез. Его не согнуло, не покорежило, его просто оторвало. Подавив приступ паники, он проверил курс и взял на несколько градусов левее.
Пролетев около километра, вертолет начал проваливаться вниз, но потом винт перестал барахлить, и полет по прямой возобновился. Еще через пять минут двигатель чихнул в последний раз и заглох. Бондарев попробовал увеличить число оборотов, но это ничего не дало.
Некоторое время лопасти продолжали вращаться в воздухе, удерживая вертолет над морем, но инерция не могла продолжаться вечно. Началось быстрое снижение, переходящее в стремительное падение.
«Конец», — понял Бондарев.
В наступившей тишине было слышно, как свистит воздух, врывающийся в щели и отверстия кабины. Вертолет летел вниз подбитой птицей, и ему нечего было противопоставить земному притяжению.
Бондарев оцепенело смотрел на приближающееся море. Косые морщины на нем постепенно превращались в волны, на гребнях которых можно было различить хлопья белой пены.
48
Бондарев выпрыгнул из кабины, когда до моря оставалось метров десять. Удара о поверхность он почти не ощутил, но наглотался воды, а отяжелевшая одежда и обувь потянули его ко дну. Несколько минут он потратил на то, чтобы избавиться от куртки, и совсем выбился из сил. Брюки стащить не удавалось: они прилипли к ногам и мешали двигаться, как будто обрадовались возможности утопить своего обладателя.
Страха не было, вместо него Бондарев испытывал какую-то необъяснимую эйфорию. Почти не двигая скованными ногами, он проплыл несколько десятков метров, пока руки не налились свинцом. Вода была ледяная, грудь перехватило тугим обручем, мешающим дышать.
Так зачем мучиться, пытаясь удержаться на поверхности? Не лучше ли прекратить сопротивление, напиться напоследок соленой воды и отправиться туда, где померкнут земные заботы и треволнения?
Нет, сказал себе Бондарев и сделал еще несколько гребков. Если погибать, то в борьбе, а не сложив лапки.
Его меркнущее сознание отстраненно удивилось тому обстоятельству, что он все еще находится над водой. Какая-то сила удерживала его на поверхности. Посторонняя сила. Не позволяющая опустить голову. А в голове этой громыхало так, словно там работал еще один вертолетный двигатель.
Бондарев посмотрел вверх и увидел над собой багровую от натуги физиономию Тайти. Одной рукой толстяк удерживал Бондарева за шиворот, а другой цеплялся за гибкий трап, на котором стоял. Над ним висела металлическая громада, в которой угадывался вертолет, и из него выглядывало маленькое кукольное личико Кйоко.
Его встряхнули, он услышал голос Тайти, перекрикивающего оглушительный рокот:
— Хвататься! Держаться! Карабкаться!
Это стало мантрой, повторяемой Бондаревым на протяжении изнуряющего подъема. «Хвататься, держаться, карабкаться», — повторял он до тех пор, пока, наконец, не ввалился в кабину.