Не обращая на них никакого внимания, Бондарев посадил вертолет напротив дома. Из приоткрывшейся входной двери высунулась двустволка. Другое ружье уставилось на вертолет с балкона. Он поспешил выбраться из кабины и, приветливо помахав руками, крикнул:
— Это я, Константин! Где Мизуки?
Хозяйка дома и ее секретарша бросились к Бондареву из распахнувшейся двери. Кйоко бежала сломя голову, как девчонка, которую поманили подарком. Бег Мизуки был грациозен, но Бондарев смотрел на ее лицо и видел, что оно преисполнено счастья. Он почувствовал, как тревога и нерешительность покидают его. Только что он считал себя камикадзе, пилотом-смертником, которому не суждено вернуться обратно. Теперь же понимал, что не мог не встретиться с Мизуки вновь.
— О, Константин, — воскликнула она. — Мы думали, что ты погиб!
— Думали, что погиб, — эхом откликнулась Кйоко, глядя на Бондарева глазами преданного щенка.
— Мне позвонил Шушуми… то есть Макимото, — стала пояснять Мизуки. — Это было утром. Он сказал…
Эстафету перехватила Кйоко:
— Он сказал, что Хозяева северных территорий заманили тебя в какое-то пустынное место и там убили.
— Я хотела ехать тебя искать, — сказала Мизуки, — но не знала, куда.
— Макимото ошибся, — отчеканил Бондарев. — Не Хозяева меня заманили, а я их. И погиб тоже не я.
— А кто? — быстро спросила Мизуки.
— Кто? — воскликнула Кйоко.
Бондарев бросил настороженный взгляд по сторонам. Ему вдруг пришло в голову, что террористы, стерегущие дом, вполне могут позвонить Харакумо и попросить санкцию на расстрел собравшихся на лужайке.
— Давайте войдем внутрь, — предложил он. — Там нам будет удобнее разговаривать.
Вскоре Бондарев, обе женщины и их немногочисленные суровые родственники собрались за длинным столом в гостиной. Наверняка слуги приникли к дверям, подслушивая рассказ о предательстве Макимото и его бесславной смерти.
Завершив повествование, Бондарев обвел взглядом присутствующих, проверяя их реакцию. К его изумлению, отец Мизуки бесшумно поаплодировал ему, встал, поклонился и покинул помещение.
Мизуки тоже поклонилась, но осталась.
— Хотя я очень опечалена смертью моего родного брата, — заговорила она, — на самом деле мне его нисколько не жаль. Никто из родственников не одобрил мой план по переводу Шушуми в Токио. Все считали, что он должен остаться и вступиться за честь сестры. — Голос ее предательски сорвался и ей пришлось сделать паузу, чтобы овладеть собой. — Но он не мог вступиться. Он был слабым, трусливым и предпочел служить не семье, а врагам семьи. Он был позором нашего рода.
— А теперь позор смыт кровью, — заключил один из родственников, и Бондарев подумал, что парень сменил имя и смылся из Хиросимы очень своевременно, иначе не дожил бы даже до этого прискорбного для себя дня.
Решив, что об этом мерзавце сказано достаточно, он поведал собравшимся о подозрительных машинах за оградой и попросил не ослаблять бдительность. Его стали расспрашивать о ближайших планах, но он отмалчивался, загадочно улыбаясь и качая головой. А вдруг в этом стаде завелась не одна паршивая овца, а две? Лучше держать язык за зубами.