Я убил Мэрилин Монро

– Это не имеет значения, – сказал я быстро. Натали написала адрес, передала листок мне. Я прочел адрес, положил в карман. Я не знал, как дальше сложатся наши отношения, поделится ли Глория своими предположениями обо мне со своей малолетней дочерью, а может быть и настроит ее против меня, не знал, как часто я буду их видеть. Но я теперь знал, что существует двенадцатилетняя девочка Натали, моя дочь. И мне было легко, так легко, как еще никогда не было в жизни. Я довез их до дому. Они помогли мне вынести и погрузить компьютер в машину. Я нес тяжелый компьютер с монитором, Глория несла копировальную машинку, а Натали клавиатуру с инструкциями и дискетами. У меня дома вся эта аппаратура заняла весь мой обеденный стол. Другого стола у меня не было. Вечером, убирая синагогу после шабеса, я поставил в углу холла свой магнитофон с кассетой оперы «Лакмэ». Я купил эту кассету еще неделю назад, но до сих пор не слушал ее. Как и всегда, сперва я вымыл уборные с двумя обосраными унитазами. Работа шла весело. Думаете, для чего евреи ходят в синагогу? Молиться? Ничуть. Они ходят в синагогу ссать и срать. Никогда они не приходят в это здание, не посетив здесь уборной. Особенно женщины. Правильно сказал Збигнев, что они зассанки. Когда я шваброй мыл вестибюль, пришел Кенни. Услышав музыку, он спросил:

– Делиб?

– Он самый, – ответил я весело.

– Ты любишь оперу? – спросил он с улыбкой.

– Очень! – ответил я так же весело. Пришел Раби, тоже спросил, люблю ли я оперу, а потом они пошли в офис, обсуждать какие-то сложные еврейские дела. Я знал, что синагога наша бедная, всегда в дефиците. Хая как-то по секрету сообщила мне, что синагога задолжала по счетам около четырех тысяч, и платить нечем. Мне это казалось странным. А еще называются евреями.

В воскресенье, едва проснувшись, я позвонил Глории и пожелал счастливого пути. Она вежливо поблагодарила. Полдня я читал инструкции, осваивая компьютер. Наконец, найдя Микрософт, я попробовал печатать. Действительно, это было куда легче, чем на печатной машинке. Потом я вставил дискет с игральными картами и разложил пасьянс. Это было интересно. Наскоро убрав синагогу, я отправился, как и обещал, к миссис Кроцки. На мне была рабочая одежда, как этого требовала миссис Кроцки, чтобы никто не подумал, что я хожу в ее квартиру ебать Наоми. Но в моей сумке поверх моих инструментов лежали три красные розы, купленные в угловом магазине подарков. Дверь мне открыла улыбающаяся Наоми. Я тотчас поднес ей цветы. Она смутилась, даже покраснела. Когда я в большой спальне состругивал с рамы старые слои краски, миссис Кроцки говорила о небрежном содержании синагоги. Это касалось не меня, а руководства и прихожан. Они расходуют много электроэнергии, газа и воды. Телефоны почти весь день заняты, это тоже стоит денег. Дети ломают мебель, играют в синагоге мячами, от чего от стен и потолков отлетает штукатурка. В спортивном зале дети постоянно разбивают люминесцентные лампы. Вероятно, руководство синагоги просило у миссис Кроцки денег на покрытие четырехтысячного долга, и она была недовольна. Будучи в хорошем настроении, я поддакивал ей. Я нанес на рамы свежий слой краски, миссис Кроцки дала мне двадцать долларов, и они пригласили меня к чайному столу, на котором стояла узкая, как шея гуся, ваза с моими тремя розами. Наоми налила в бокалы вино. Это были остатки вина. За столом я много шутил, Наоми широко улыбалась каждой моей реплике, и даже сама Миссис Кроцки один раз улыбнулась, вернее, слегка раздвинула рот, а поскольку у нее почти не было губ, получилась злорадная гримаса. Как и в прошлый раз, я предупредил, чтобы они не закрывали окно в большой спальне, пока не высохнет краска, и как и в прошлый раз, миссис Кроцки предложила мне сторожить окно, чтобы ночью никто сюда не влез со двора. На этот раз я должен был ночевать в большой спальне. А поскольку я оставался здесь на ночь, Наоми, как и в прошлый раз, не уехала домой, а тоже осталась ночевать и постелила себе простыни на диване в гостиной. В спальне я сел перед включенным телевизором. Поскольку я должен был здесь ночевать, Наоми считала в эту ночь спальню моей личной комнатой, и прежде чем войти, она тихо постучала. И только когда я откликнулся, она вошла. Она была в закрытом махровом халате, и когда я обнял ее, то почувствовал, что под халатом ничего не было. Она запомнила, как в прошлый раз я был раздражен ее жестким бюстгальтером. Просунув руку под лацкан ее халата, я сказал:

– У тебя прекрасная грудь, когда вот так, без бюстгальтера. Обнимая меня за шею, она прошептала:

– Я знаю, тебе не нравится, когда жесткие чашки.

– Мне все в тебе нравится, – сказал я улыбаясь. – Ты все еще стесняешься меня? – Она уткнулась лицом мне в грудь, прошептала:

– Я не могу иначе. Тебя это раздражает?

– Нет. Это даже трогательно. Я не люблю вульгарных женщин. – Она выключила свет, подошла к комоду, стала выдвигать ящик. Я снова сел к телевизору.

– Антони, выключи телевизор. – Она стояла и держала в руках сложенную простыню. Я сразу понял, что это простыня с отороченной узором дыркой. Она знала, как меня раздражает эта простыня, и стеснялась этого, но иначе она не могла. Но меня больше уже ничто не раздражало. Я взял у нее простыню, сам стал стелить ее на кровать. Она помогла мне, и мы расстелили ее так, чтобы она свисала с обеих сторон кровати. Я выключил телевизор, дал ей раздеться в темноте и сам разделся. И потом я уже без всякого раздражения ласкал ее тело через тонкую, белеющую в темноте ткань. Когда между половыми актами она уходила в душ, я не удерживал ее. Уснул я внезапно и не слышал, как Наоми ушла в гостиную на свою постель. Перед рассветом она меня разбудила, поцеловав в щеку. Она была в халате.

– Антони, уже утро. Тебе пора. – Спросонья я почувствовал возбуждение и схватил ее за руку. – Нет, нет, – зашептала она. Я притянул ее к себе, отбросил в стороны полы ее халата, прошептал ей в ухо:

– Ты же сама сказала, что мне пора. Вот мы и сделаем то, что уже пора сделать. – И она перестала сопротивляться.

На следующей неделе я опять помогал Шломо развозить заказы с кошерным мясом. Шломо был снова мрачен. Я знал, что его сын Абель болеет вирусным гриппом. На обратном пути из Манхэттена я спросил:

– Что с Абелем?

– Все в порядке, – коротко ответил Шломо.

– Здоров?

– Здоров.

– Значит, все в порядке, – бодро заключил я. – Самое главное – здоровье. – Шломо оставался мрачен. Конечно, имея девять детей при низких доходах, особенно не повеселишься. А через неделю в синагоге опять состоялась бармицва. Я уже слышал, как мальчик Сол под руководством Иони репетировал текст в бэтмэдрэше, и теперь будет уже не репетиция, а сам спектакль. В кухне толпились подростки волонтеры, помогавшие Ицхаку готовить праздничный ланч. Среди них были обе сестры Сола: младшая черноглазая Лиса и шестнадцатилетняя Малка, начавшая полнеть девушка с глазами шоколадного цвета. Иони и другие мальчики отпускали подростковые остроты, заигрывая с девочками. В кухне было жарко, и всегда розовощекая Малка так и пылала румянцем. Иони спросил: